Глава 29
Впервые за шесть лет мы оказались в городе, не изувеченном обезображивающими шрамами. Обильная зеленая листва парков и веселая суета на улицах превращали Копенгаген в волшебную сказку.
После нескольких лет, проведенных среди людей, которые постоянно испытывали голод и неопределенность, датчане показались нам фантастическими существами из другого мира. Мы с изумлением смотрели на ухоженных мужчин, праздно прогуливающихся вдоль тротуаров, глазели на беззаботных элегантных женщин и на детей, оглашавших улицы громким смехом. Мы не верили своим глазам и чувствам.
Но еще удивительнее было их отношение к нам. Несколько лет нас преследовали так долго и неотступно, что каждого постороннего человека мы невольно воспринимали с опаской, как потенциального противника.
Уже наутро все датские газеты отвели целые колонки рассказам о нас и нашем корабле. Сначала нас обеспокоили толпы людей, собравшиеся у перил набережной и наблюдавшие, как мы драили палубу и наводили чистоту на корабле. Но не было нужды знакомиться с датчанами близко, чтобы сразу же почувствовать их расположение, и эта атмосфера дружественности оказывала на нас ошеломляющее впечатление.
На другой день мы не имели отбоя от посетителей и приглашений. В Копенгагене было много русских – большей частью семьи, которые во время революции находились за рубежом. Они распахнули для нас двери своих домов и буквально состязались друг с другом в гостеприимности. Но русские составляли лишь небольшую часть расположенных к нам людей.
Добрососедские отношения между Россией и Данией были традицией, но мы не представляли их искренности и глубины, пока не оказались среди датчан в положении беженцев без гроша в кармане. Дружественность этого народа оказалась беспредельной, как, впрочем, и такт.
Члены благотворительного общества Копенгагена устраивали для нас балы, обеды и посещения театров. Армейские и флотские офицеры постоянно присылали нам приглашения в свои клубы. Люди скромного достатка посещали корабль и деликатно, но настойчиво приглашали в свои дома. Иной раз мы даже попадали в затруднительное положение: ответить на все приглашения было невозможно. Но больше всего мы ценили искренние симпатии к нам как к россиянам.
В то время, когда мы жили в Копенгагене, проводился плебисцит в древней датской провинции Шлезвиг, аннексированной Германией в 1864 году. Возможность выразить свои пожелания открылась перед населением Шлезвига вследствие победы союзников. Хотя России не было среди держав, подписавших Версальский договор, датчане не забывали о той роли, которую она сыграла в мировой войне. По мере того как предвыборное возбуждение достигало кульминации, появление нас, русских, в своих мундирах на улицах Копенгагена послужило сигналом к бурному проявлению чувств. Незнакомые люди часто останавливали нас, обменивались с нами рукопожатиями и зазывали в ближайший бар. Одна компания сменяла другую, пока мы не отчаивались добраться до корабля. На «Китобой» же возвращались в сопровождении ликующей толпы.
Внезапная перемена в нашей жизни захватила нас полностью. В первые несколько недель пребывания в Копенгагене мы ни о чем всерьез не задумывались. Нас заразило всеобщее веселье, а мы радовались еще и тому, что остались в живых. Однако эйфория спала, и ситуация представилась нам в более трезвом восприятии. Как ни приятна была нормальная жизнь, мы еще не стали ее частью, рано или поздно каждому из нас предстояло вернуться на исходный рубеж. Я остро почувствовал это в день, когда мы присутствовали на приеме в королевском дворце.
Мария Федоровна, вдовствующая русская императрица (перед замужеством за Александром Третьим датская принцесса Дагмара), проживала в Копенгагене. Прибыв в Россию, она стала любимицей императорской семьи, даже самые откровенные враги старого режима находили ее безупречной. Уравновешенная, спокойная и грациозная, она органично вошла в русскую жизнь во время правления трех царей подряд. Она застала еще тот период, когда либеральные реформы завершились трагической гибелью Александра Второго. Она находилась рядом с супругом, когда он правил империей. Мария Федоровна стала свидетельницей постепенного распада державы со времен правления ее сына.
После революции императрицу отправили в заключение в один из крымских дворцов, но царицу-мать спас человек, назначенный советскими властями ее тюремщиком. Вскоре после побега она вернулась на свою родину, в Данию, вела тихую, уединенную жизнь в окружении преданных друзей.
Когда императрица узнала о прибытии «Китобоя», она выразила желание повидаться с нами. Была назначена аудиенция. Нас предупредили, что ввиду возраста прием будет длиться совсем недолго. Особенно просили учесть: ни при каких обстоятельствах не следовало упоминать о судьбе императора и его семьи. Вести об их трагической гибели держали от нее в тайне.
В назначенный час нас проводили в одну из комнат дворца. Открылась дверь, и вошла Мария Федоровна. Ее хрупкая, грациозная фигура, казалось, появилась из далекого прошлого. Когда нас назвали по именам, она каждому задала вопросы о его семье. В течение нескольких секунд она молча смотрела на нас, затем произнесла значительно и уверенно:
– Сожалею, что принимаю вас при столь необычных обстоятельствах. Надеюсь, в будущем наша встреча пройдет при обстоятельствах, более счастливых для всех нас.
Во взгляде императрицы промелькнуло что-то чрезвычайно трогательное. После того как она раскланялась, двери за ней закрылись.
На обратном пути к «Китобою» воображение будоражила сцена встречи с царственной особой. Все радости и самые значительные события в жизни императрицы остались позади. Будущее не рисовало, очевидно, радужных перспектив, однако чувствовалось, что от отчаяния ее спасла только безотчетная вера.
Я подумал, что в течение последних нескольких лет я избегал реального взгляда на будущее. Я понял, что, пока цепляюсь за прошлое, не смогу жить настоящим. Если суждено жить дальше, следует забыть о прошлом и обосноваться в новой действительности, во всяком случае, попытаться следует. Смутная потребность начать новую жизнь получила еще один импульс.
Среди русских, осевших в Копенгагене, имелась семья, которую я посещал особенно часто. Хозяином дома был бывший генерал русской армии, но более всего меня интересовала его дочь – Елизавета Владимировна. Изящная жизнерадостная блондинка, она сочетала в себе веселую беспечность с поразительно здравым взглядом на жизнь. Я старался как можно чаще общаться с ней, и это вселяло в меня решимость обрести твердую почву под ногами.
Однако с чего начать, я не знал. В Дании оставалось слишком много болезненных напоминаний о прошлом. Опыт участия в Гражданской войне сделал невозможным для меня проживание в Англии или во Франции. Мысли о переселении в Германию не могло и возникнуть. У меня было смутное ощущение, что какая-нибудь молодая страна, вроде Соединенных Штатов, станет наилучшим полем для начала моей деятельности.
Я навел справки в американском консульстве, однако получил не слишком ободряющий ответ. Все запросы на получение визы адресовались непосредственно в госдепартамент в Вашингтоне. Американский консул прямо заявил, что если я не располагаю в Америке родственниками или влиятельными друзьями, то зря потрачу время на оформление визы. Единственным реальным шансом для меня была служба во французском Иностранном легионе.
В этот период раздумий о своей будущей судьбе меня пригласила на обед одна пожилая датчанка, которая не раз устраивала приемы для офицеров «Китобоя». Придя в ее дом, я был удивлен отсутствием гостей. За обедом мы поговорили на разные темы, но, когда подали кофе, а слуги удалились, хозяйка дома вдруг спросила:
– Вы помните графа и графиню К.?
Тон насторожил меня.
– Да, хорошо их помню, – ответил я, – в прошлый визит к Вам мы с графом провели вместе весь вечер.
– Это упрощает дело, – сказала дама с явным облегчением. – Граф поручил мне деликатное дело. Постарайтесь, пожалуйста, понять меня правильно. Но сначала позвольте рассказать кое-что о его семье. Граф чрезвычайно интересный человек, его жена – милейшая женщина. У них дом в Копенгагене, но живут они большую часть времени за городом, в своем замечательном поместье. Они представители старинной датской фамилии. Они располагают немалыми средствами, у них много друзей, но они бездетны и, в сущности, одиноки...
Дама сделала паузу, быстро взглянула на меня и продолжила:
– Вы очень молоды. Вам надо начинать жизнь сначала. Вероятнее всего, вы не сможете вернуться домой, впереди у вас трудный путь. Граф и графиня несколько раз вас видели и прониклись к вам симпатией. Они хотят, чтобы вы жили с ними вместе. Граф объяснился вполне определенно: он надеется, что вам понравится его семья, но жить вы сможете, где захотите, сможете выбрать любую карьеру. Они хотят вас усыновить.
Она умолкла, а затем быстро добавила:
– Давайте переберемся в гостиную. Я присоединюсь к вам через минуту.
Я был слишком ошеломлен и, не скрою, растроган, чтобы немедленно дать ответ, но, взяв сигареты, прошел в гостиную. Пока я сидел в одиночестве, я вспоминал этих людей: графа с хорошими манерами, доброе, ласковое лицо графини. Но понимали ли они, до какой степени беспокойная и неупорядоченная жизнь отучила меня от нормального, устоявшегося быта, от прочных отношений с другими людьми.
Когда хозяйка дома вернулась, я объяснил ей причины, по которым я должен отказаться от предложения. Она внимательно выслушала мои разъяснения, и, когда я закончил, ее глаза увлажнились.
– Думаю, я вас поняла, – сказала она. – Весьма сожалею, но за вас никто не проживет вашу жизнь. Подумайте об этом еще, а затем дайте окончательный ответ.
Больше эта тема не обсуждалась, и я возобновил поиски выхода для себя.
Через день или два я играл в бридж с полковником Холидеем, американским военным атташе в Копенгагене. Как правило, представители союзников в Дании старались держаться на дистанции в отношении офицеров «Китобоя». Мы не имели представления, диктовалось ли это их собственным выбором или официальными указаниями и было частным случаем отношений с Россией вообще. Но каковы бы ни были причины, стремление сотрудников посольств избегать непосредственного общения с нами было несомненным. Полковник Холидей был единственным исключением.
В тот примечательный день, когда мы закончили последнюю партию бриджа и потягивали напитки, полковник спросил:
– Сколько времени вы предполагаете оставаться в Копенгагене?
– У нас нет ни малейшего представления, – ответил я, – может, мы отправимся завтра, а возможно, останемся здесь на целый год.
– У вас есть планы на будущее?
– Ничего определенного. Некоторые из нас подумывают о поездке в Америку.
Полковник Холидей улыбнулся:
– Почему не вы? Полагаю, вам там понравится.
Я пересказал ему сведения, полученные в американском консульстве. Полковник нетерпеливо передернул головой:
– Это не так важно! У вас достаточно денег, чтобы оплатить дорогу?
– Нет. Поездку придется отрабатывать.
Полковник еще более внимательно посмотрел на меня:
– Но вы поедете, если предоставится возможность?
Я ответил утвердительно.
– Хорошо, я подумаю, что можно сделать.
Через двое суток нас уведомили, что каждому члену команды «Китобоя» выдана американская виза. На следующей неделе мы снова увиделись с полковником Холидеем.
– Корабль отбывает в Нью-Йорк через несколько дней, – сообщил он. – Девять человек из вас могут занять там койки. Сходите в консульство, я предупредил их, что вы придете.
В один чудесный майский полдень мы перенесли свои пожитки с «Китобоя» на американское грузовое судно «Губернатор Джон Линд». Я нанялся работником камбуза и в тот вечер, когда занялся мытьем грязной посуды, вдруг понял, что корабль плывет. С полотенцем в одной руке и тарелкой – в другой я выбежал на палубу и встал у перил.
Ярко освещенный город, раскинувшийся по берегам бухты, медленно удалялся. Я думал о веселых, гостеприимных датчанах, об одинокой русской императрице в ее дворце, о благородных людях, великодушно предложивших мне войти в их семью, о своих товарищах с «Китобоя» и о карих, смеющихся глазах Елизаветы Владимировны… Впервые с того времени, как покинул свой дом, я ощутил горечь расставания.
Глава 9
Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919. Глава 9
Скрытые тенденции хаоса вскоре набрали достаточный импульс, чтобы вырваться на поверхность. В начале мая 1917 года население Петрограда вновь вышло на улицы. Бурные, многочисленные демонстрации ознаменовали первый осознанный вызов авторитету Временного правительства и обнаружили пропасть между мнениями образованных классов и народных масс. Непосредственным поводом для выступлений стало официальное объявление приверженности России целям войны, адресованное союзникам. Образованные россияне не принимали в расчет влияние революции на крестьянское сознание и требовали войны до победного конца. Политические партии от монархистов до социалистов считали само собой разумеющейся неизменность внешней политики. О сепаратном мире с Германией не помышляли, не видели необходимости и во временной передышке в наступательных операциях на фронте с целью реорганизации армии. Ораторы, представлявшие все оттенки политической мысли, выражали свое убеждение в том, что пренебрежение международными обязательствами и принятием всех возможных мер для победы в войне было бы изменой России, вероломством по отношению к союзникам и надругательством над демократическими принципами. Эти эмоции были чужды, однако, массам населения. Отмена политической цензуры подвергла незрелые умы крестьян и рабочих мощному воздействию пацифистской пропаганды. Солдаты общались друг с другом, не опасаясь подслушивания, и сходились в том, что каждому из них война надоела. Крестьяне, избавившиеся под воздействием революции от пассивности, отказывались считать окончательным вердикт правящих классов.
1. Первая командировка
Записки «вредителя». Часть IV. Работа в «Рыбпроме». Подготовка к побегу. 1. Первая командировка
Знакомясь по документам с работой «Рыбпрома», я ставил себе целью нащупать такую тему исследовательской работы, которая настолько заинтересовала бы руководителей «Рыбпрома», чтобы они решились послать меня в длительную командировку в наиболее глухие места северного района лагерей, где разбросано много мелких пунктов «Рыбпрома», а надзор не мог быть многочисленным. Я убедился, что в центре управления «Рыбпрома», имеют самое слабое представление о рыболовных угодьях, где производится промысел рыбы, и о состоянии собственных пунктов, где она обрабатывается. Центр составлял планы, писал отчеты и торговал готовой рыбной продукцией, которая присылалась с мест. Планы и отчеты составлялись только на основании присланных готовых цифр и согласно директивам московского центра. Планы чудовищно расходились с фактическими результатами. Капитальное строительство на пунктах велось самым фантастическим образом, никто в управлении «Рыбпрома» не знал, почему, зачем строятся промысловые заведения, почему именно в том, а не ином месте, почему проектируется такая-то емкость складов для засола, а не иная. Самого беглого взгляда достаточно, чтобы убедиться, что строительство велось хаотично и совершенно не в соответствии с производственной мощностью пунктов. Объяснялось это тем, что пункты работали фактически без всякого руководства, и каждый заведующий делал то, что сам считал нужным.
Часть III. Обзор эволюции подводных сил СССР (1935-1941 гг.) [127]
Короли подплава в море червонных валетов. Часть III. Обзор эволюции подводных сил СССР (1935–1941 гг.)
Список иллюстраций
Короли подплава в море червонных валетов. Список иллюстраций
IV. Кемь
Побег из ГУЛАГа. Часть 2. IV. Кемь
Кемь. Мы стоим на мостках, на открытой деревянной платформе. Перед нами бревенчатый дом в два сруба, посредине надпись: станция Кемь. Значит, приехали. Что делать дальше? Ночь. Четвертый час. Темно, как будто бы кругом разлита сажа. Был снег, но весь стаял. Земля черная и небо черное. На платформе есть несколько фонарей, но за ними, кругом, кромешная тьма. Мальчик беспокойно смотрит на меня, а я сама стою, как потерянная. — Идем пока на станцию, — говорю я, — там теплее будет. Дверь все время скрипит: кто входит, кто выходит и сейчас же теряется во тьме. Входим и не знаем, как ступить: все помещение, величиной с избу, завалено людьми, сидящими, лежащими на своих мешках и деревянных сундучках. В помещении не воздух, а зловонный пар. Под потолком, словно в тумане, горит маленькая лампочка. Люди идут куда-то дальше, шагая через спящих. В углу двое поссорились, крепко ругаются и готовы сцепиться в драке. Мой мальчик испуган, не знает, как пройти, чтобы не наступить на кого-нибудь, но нас толкают в спину, и надо двигаться. Едва-едва протискиваемся в другое помещение: такой же бревенчатый сруб, называется буфет. Несколько грязных, ничем не прикрытых столов, около них поломанные стулья, в стороне прилавок с двумя тарелками, на одной — паточные конфеты в промокших бумажках, на другой — несколько ломтиков черного хлеба. Народу здесь все же меньше потому, что, кто ничего не спрашивает себе в буфете, того гонят вон.
5. Те, кто работал и создавал...
Записки «вредителя». Часть I. Время террора. 5. Те, кто работал и создавал...
Во главе этих людей стоял Семен Васильевич Щербаков, расстрелянный 24 сентября 1930 года. Он был фактическим создателем северного тралового промысла и, благодаря исключительному уму и выдержке, человеком, на котором держалось все. Я не могу без волнения вспомнить о нем. Его не забудет и никто из тех, кому приходилось с ним работать. Крестьянин Астраханской губернии, выучившийся грамоте в сельской школе, он в десять лет поступил «мальчиком» на один из рыбных промыслов крупной фирмы Беззубикова. Из «мальчиков», пройдя все постепенные ступени, он стал заведующим промыслом и, наконец, доверенным фирмы в Северном районе. Уверенно и спокойно вел он крупное рыбопромышленное дело, в котором ему ничего не принадлежало, от которого он не получал ничего, кроме скромного жалованья. Он встретил революцию так же спокойно, как и вообще все в жизни. Никогда не вспоминал былых «хозяев», не говорил ни об их обидах ни о наградах. Слишком рано начал жить и слишком много видел в жизни, чтобы от чего-нибудь приходить в волнение. В революции он принял новое дело, не потеряв ни минуты, потому что его интересовало всегда одно — работа, с которой он органически сливался. Человек он был необыкновенно одаренный, а непрерывный труд и скрытый внутренний рост ставили его выше очень образованных и культурных людей.
4. Что не увидели следователи. Огрехи начального этапа расследования
Перевал Дятлова. Смерть, идущая по следу... 4. Что не увидели следователи. Огрехи начального этапа расследования
При этом нельзя не отметить того, что уже с самого начала и следствие, и поисковики, работавшие на склоне Холат-Сяхыл, допустили ряд огрехов и не сумели прояснить существенные моменты, весьма важных для понимания случившегося с группой Дятлова. Допущенные в самом начале следствия ошибки привели к тому, что многие важные выводы могут быть обоснованно поставлены под сомнение и эти сомнения с течением времени привели к формированию огромного числа (нескольких десятков) версий, совершенно по-разному описывавших процесс гибели группы. Перечислим вкратце те недоработки следствия, о которых говорилось выше, дабы читатель понял, о чём идёт речь: 1) Прокурор Темпалов и прокурор-криминалист Иванов небрежно отнеслись к такой важной задаче следствия, как судебно-оперативная фотосъёмка места преступления. Между тем, в этом заключалась, одна из важнейших целей их пребывания в районе поисков в конце февраля-марте 1959 г. В деле, практически нет ориентирующих фотоснимков, позволяющих чётко определить положение трупов, улик и значимых предметов окружающей обстановки (камней, ям и пр.) на фоне ориентиров. В деле также нет детальных фотоснимков, передающих криминалистически значимые свойства и признаки объектов. Те фотографии, которые были сделаны прокурорами, относятся к категории т.н. "узловых", таковыми нельзя ограничиваться при фотографировани трупа на месте обнаружения. Каждое из тел должно было быть запечатлено по крайней мере из трёх точек - верхней и двух боковых, как при нахождении в снегу, так и после удаления снега. Особенно важны детальные фотоснимки тел погибших и их одежды, поскольку словесное описание в протоколе зачастую не фиксирует многие важные детали.
Глава 11
Борьба за Красный Петроград. Глава 11
Значительная тяжесть работы по проведению в оборонительное состояние города Петрограда ложилась на районные революционные тройки, которые возникли в Петрограде в летние дни 1919 г. и продолжали свое существование еще в течение длительного периода, заостряя внимание то на одних, то на других актуальных вопросах, поставленных в порядок дня самой жизнью {312}. Момент возникновения районных революционных троек обусловливался введением в городе осадного положения. Состав их назначался Петроградским комитетом РКП(б) из числа членов районного комитета партии и членов исполкома районного совета. Революционные тройки по районам являлись исполнительными органами Комитета [359] обороны г. Петрограда и находились в непосредственном подчинении коменданта Петроградского укрепленного района. Комитету обороны принадлежало право окончательного утверждения состава троек. На обязанности районных революционных троек лежало в основном максимальное обеспечение обороноспособности района.
8. Концентрационный лагерь — коммерческое предприятие
Записки «вредителя». Часть III. Концлагерь. 8. Концентрационный лагерь — коммерческое предприятие
По материалам «Рыбпрома» и из разговоров с заключенными, работавшими в других отделениях и центральном управлении лагеря, его сложная структура и физиономия как производственного коммерческого предприятия становилась мне понятной. В 1931 году Соловецкий лагерь достиг максимума своего развития. В его состав входили четырнадцать отделений. Южной границей служили река Свирь и Ладожское озеро, северной — берег Северного Ледовитого океана. На этом протяжении, примерно полторы тысячи километров по линии Мурманской железной дороги, вытянулись, захватив и всю Карелию, производственные предприятия этого лагеря. Лагерь продолжал шириться и стремился выйти из этих пределов. Так как на восток распространению Соловецкого лагеря препятствуют владения другого огромного предприятия ГПУ — Севлона (северных лагерей особого назначения), а на запад — близость финской границы, то лагерь распускал свои щупальца на острова Ледовитого океана, Колгуев и Вайгач, и южный берег Кольского полуострова (Кандалакшский и Терский берега Белого моря). Число заключенных росло с каждым днем. Работы велись огромные и намечались еще большие. Распоряжаясь на территории так называемой Карельской автономной республики как полновластный хозяин, Соловецкий лагерь организовал в огромном масштабе параллельные всем государственным предприятиям Карелии свои коммерческие предприятия. Параллельно карельскому рыбному тресту — «Рыбпром», «Кареллесу» — свои лесозаготовки и свой сплав леса, свое производство кирпича, свое дорожное строительство, свои сельскохозяйственные и животноводческие фермы, совершенно забивая карельскую промышленность.
Таблица 2
Короли подплава в море червонных валетов. Приложение. Таблица 2. Сроки постройки и службы советских подводных лодок 1904–1923 гг.
Сроки постройки и службы советских подводных лодок 1904–1923 гг. Названия лодок Закладка Спуск на воду Вступление в строй Прохождение службы Окончание службы Балтийский судостроительный и механический завод (СПб) и его Николаевское отделение «Касатка» 18.03.04 24.06.04 09.04.05 Сиб фл (04–15), БФ (15–18), АКВФ( 19–20) 25.05.22 — сдана к порту для разделки на металл, Баку «Макрель» 1904 14.08.04 22.07.08 БФ (08–18), АКВФ (19–20) 25.05.22 — сдана к порту для разделки на металл, Баку «Окунь» 1904 31.08.04 07.07.08 БФ (08–18), АКВФ (19–20) 25.05.22 — сдана к порту для разделки на металл, Баку «Минога» 07.12.06 11.10.08 31.10.09 БФ (09–18), АКВФ (18–20) 25.05.22 — сдана к порту для разделки на металл, Баку «Шереметев» 1904 1904 1905 Сиб фл (04–15), БФ (15–17) Оставлена бесхозной 1924 — сдана к порту для разделки на металл, Петроград «Нерпа» 25.06.11 15.08.13 30.12.14 {~1} ЧФ (14–30) 03.12.30 — сдана к порту для разделки на
24. Свидание
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 24. Свидание
Я стоял посреди нашего загона, стараясь ничего не слышать и увидеть сына. Наконец я увидел его. Он стоял у самой решетки, крепко вцепившись в нее; он кричал мне, делал мне знаки, звал. Я бросился к нему, прорвался сквозь толпу заключенных, но не мог добраться до решетки: — Пустите, пустите, ради Бога, — кричал я тем, кто плотно облепил решетку, но никто не слышал меня и не обращал внимания. Каждый видел перед собой только дорогое ему лицо, каждый напрягал все силы, чтобы услышать последние слова. Я пытался силой оттолкнуть одного из них. Он на секунду обернулся ко мне: лицо его было мокро от слез, глаза ничего не видели, не понимали, и он опять судорожно вцепился в решетку. В полном отчаянии, видя, что время уходит, я силой двинулся вперед, налег плечом, ухватился одной рукой за решетку. Послышался глухой треск, все хитроумное сооружение резко наклонилось, к нам бросилась стража, решетку поддержали, чем-то подперли, но мне удалось в это время притиснуться к ней вплотную, и я мог видеть сына и улавливать его слова, которые он кричал изо всей силы. — Мама в тюрьме, — доносилось до меня сквозь гул и стоны человеческих воплей. — Я ношу ей передачу. Свидания мне не дают. Она раз мне прислала письмо, — надрывался мой бедный мальчик. — Как живет N.? — спрашивал я про одного близкого человека, которого я думал просить взять к себе нашего сына, если жену также сошлют. — Она в тюрьме. — A N.N.? — Она тоже в тюрьме. Миша тоже один.
Chapter IV
The pirates of Panama or The buccaneers of America : Chapter IV
Original of the most famous pirates of the coasts of America Famous exploit of Pierre le Grand. I HAVE told you in the preceding chapters how I was compelled to adventure my life among the pirates of America; which sort of men I name so, because they are not authorized by any sovereign prince: for the kings of Spain having on several occasions sent their ambassadors to the kings of England and France, to complain of the molestations and troubles those pirates often caused on the coasts of America, even in the calm of peace; it hath always been answered, "that such men did not commit those acts of hostility and piracy as subjects to their majesties; and therefore his Catholic Majesty might proceed against them as he should think fit." The king of France added, "that he had no fortress nor castle upon Hispaniola, neither did he receive a farthing of tribute from thence." And the king of England adjoined, "that he had never given any commissions to those of Jamaica, to commit hostilities against the subjects of his Catholic Majesty." Nor did he only give this bare answer, but out of his royal desire to pleasure the court of Spain, recalled the governor of Jamaica, placing another in his room; all which could not prevent these pirates from acting as heretofore. But before I relate their bold actions, I shall say something of their rise and exercises; as also of the chiefest of them, and their manner of arming themselves before they put to sea. The first pirate that was known upon Tortuga was Pierre le Grand, or Peter the Great. He was born at Dieppe in Normandy.