XXI. Голуби
Одна в тюрьме была радость — голуби. Весной их было много. С мягким шумом перелетали они через тюремные корпуса, спускались на грязный талый снег, где каждый из нас на прогулке старался оставить им крошки хлеба или кашу. Воркуя, ходили они по карнизам и стучали лапками по железным подоконникам тюремных окон.
В день Пасхи кому-то удалось положить в углу двора яйцо, расписанное по-тюремному, — химическим карандашом и цветными нитками, извлеченными, вероятно, из платья. Крашеного яйца не пропустили бы в передаче. Около яйца, расколотого пополам, теснились голуби, расклевывали его и разбрасывали кругом цветные скорлупки с буквами «X. В.» — «Христос Воскресе». Так христосуются на Руси с умершими, оставляя яйца на могилах, чтобы их клевали птицы.
Как странно: прошло почти две тысячи лет, а человечество живет все тем же — Пилатами, Иудами, позорищем и избиением. Советскому социалистическому государству нужна кровь, смерть и муки, как римским «империалистам».
На второй день Пасхи был страшный ливень и бешеный весенний ветер. В квартирах тюремной охраны, размещенных над корпусом с общими камерами, хлопали окна, вылетали и крутились по воздуху листки бумаги. Наутро на черном вымытом асфальте двора лежал голубой цветок, сделанный из деревянной стружки, — советское изобретение, так как бумаги и тряпки нам слишком дороги. Обтрепанный, обломанный, лежал он увядшим комочком, застывшим в углу, куда загнал его ветер. Он казался красивым, но унести его никто не смел, потому что запрещалось поднимать даже голубиные перышки.
Столь же волнующим, как вид этого цветка, был запах из окна полуподвального этажа, мимо которого вели с прогулки. За окном лежали свежераспиленные ольховые дрова — от них шел резкий запах леса. Один глоток настоящего, душистого воздуха — и сейчас же грубый окрик: «Не останавливаться!» И опять кислая вонь тюрьмы, одиночка и кованая решетка на окне.
Это были редкие проблески иной жизни, жизни не в заточении, вестниками которой были голуби. Они прилетали часто, клевали насыпанные на подоконнике хлебные крошки, заглядывали в камеру, смешно вытягивали шейки, скосив головки на пол, словно удивляясь тому, что видели.
Кормить голубей строго запрещалось: за это преследовали надзирательницы изнутри и «прогульщики» извне, так как со двора было видно, на чьи окна садятся голуби. Но отказаться от вольных гостей было так трудно.
Чтобы не попадаться на этих нелегальных свиданиях, назначала им тайные, тихие часы. Когда в тюрьме полагалось спать, и тушились огни, я крадучись вставала с койки и, открыв форточку, сыпала на подоконник крошки. На рассвете, когда все дремали от ночной бессонницы — и надзирательницы, и часовой во дворе, зная, что даже самые беспокойные, нервные заключенные сморились от ночной тоски, голуби весело слетались на окно. Они жадно клевали, толкались своими толстыми бочками, дрались, сталкивая друг друга прочь с узкого подоконника, гулькали то приветливо, то ворчливо, требовательно заглядывая в форточку, когда было мало пищи.
Сквозь сон, томясь, что скоро придет обязательное тюремное пробуждение, начнется еще один бессмысленный день, я слушала их воркование. Под эти звуки, ловя струйку легкого утреннего воздуха, еще не зараженного кухонным чадом, можно было думать о воле. Лето, солнце над морем, далекое-далекое небо. Мой мальчоночек плывет, ныряет в мелких волнах, как белый щеночек, а над ним, как нарисованные, летают острокрылые чайки. Он звонко визжит, смеется, плюется, когда солоноватая вода попадает ему в рот. Смеется ли он сейчас один?
Где-то есть воля и еще много вольных людей, а не заключенных. Они торопятся, хлопочут, сердятся, как эти голуби, которые никогда смирно не могут поесть: лезут друг другу на головы, шумят, хлопают крыльями так, что, кажется, всех перебудят. А куда торопятся граждане СССР? В тюрьму! Какому жуткому множеству еще придется здесь побывать? Чья жизнь не будет прервана тюрьмой, когда и море, и лес, и дети — все останется за стенами, а перед глазами будет одно утешение — окно с решеткой и голуби за ней?
Друзья, милые мои, пора вам разлетаться! Вам дела нет, что часовой зевает, тянется и просыпается, что надзирательница шаркает по коридорам, а мне беда будет. Пугать не хочется, жаль расставаться с их болтовней, потому что днем я их не кормила, хотя они прилетали и ругались громко и сердито.
Но скоро и этих милых, невинных гостей увезло ГПУ.
Приказано было всех переловить и перебить. Во дворе поставили ловушку, и смирные ручные птицы попались почти все в течение нескольких дней.
Две голубки и голубок еще летали на окно, но я их больше не кормила, несмотря на все их жалобы и воркотню. Хотелось, чтобы они отвыкли, улетели и спаслись. Нет! Вскоре голубок лежал распластанный в углу двора, весь перепачканный кровью, его подруги исчезли тоже. Страшно было видеть кровь на черном асфальте, за стенами темницы, где столько лилось человеческой крови. Двор опустел, омертвел, только заключенные безнадежно шаркали по истертому асфальту.
Воспоминания кавказского офицера
Торнау Ф.Ф.: Москва, Дружба народов, 1996
Торнау Федор Федорович (1810-1890) — барон, Генерального штаба полковник. Представитель рода, происходившего из Померании и ведшего начало с половины XV века, учился в Благородном пансионе при Царскосельском лицее, после чего поступил на военную службу и участвовал в войне 1828 г. против турок, в "польской кампании" 1831, в сражениях на Кавказе и др. В течение двух лет Торнау находился в плену у кабардинцев. С 1856 (по 1873) служил русским военным агентом в Вене и состоял членом военно-ученого комитета. Известен Торнау также как автор ряда мемуарных произведений ("Воспоминания кавказского офицера", "Воспоминания о кампании 1829 года в европейской Турции", "От Вены до Карлсбада" и т.д.). Сведения о Торнау имеются в "Энциклопедическом словаре" Ф.Брокгауза и И.Ефрона (т.33-а, 1901, стр.639), в журнале "Русская старина" (1890, книга седьмая), в книге Д.Языкова "Обзор жизни и трудов русских писателей и писательниц" (вып.10, М., 1907, стр.76). Данный вариант воспоминаний Ф.Ф. Торнау — журнальный, весьма усечёный. Что касается книги полностью, то первое издание — Ф. Ф. Торнау "Воспоминания кавказского офицера". — М., 1865; последнее — Ф.Ф. Торнау. Воспоминания кавказского офицера. — М.: АИРО-ХХ, 2000 (368 с.).
Search results
Search results page
1453 - 1492
С 1453 по 1492 год
Последний период Поздних Средних веков. От падения Константинополя в 1453 до открытия Америки Кристофором Колумбом в 1492.
14. Краткий анализ результатов судебно-медицинскх экспертиз тел Дубининой, Золотарёва, Колеватова и Тибо-Бриньоля
Перевал Дятлова. Смерть, идущая по следу... 14. Краткий анализ результатов судебно-медицинскх экспертиз тел Дубининой, Золотарёва, Колеватова и Тибо-Бриньоля
Завершая описание и разбор телесных повреждений, зафиксированных при проведении судебно-медицинских экспертиз тел туристов, найденных в овраге, и, принимая во внимание соображения, изложенные в предыдущей главе, подведём некоторые итоги: 1) Сила, воздействие которой послужило причиной смерти Дубининой, Золотарёва и Тибо-Бриньоля, безусловно была очень значительной; 2) В случае Золотарёва и Дубининой можно видеть удивительное единообразие как внешнего силового воздействия, так и обусловленных им переломов рёбер; 3) Сила эта действовала с высокой точностью и избирательностью. Несмотря на разный рост и вес Дубининой и Золотарёва, внешнее воздействие, сломавшее рёбра обоим, не задело ключиц. Но при этом поломало вторые (и нижележащие) рёбра. Удивительна, прямо-таки, невероятна, прицельность приложения этой нагрузки! Чувство удивления только возрастёт, если мы примем во внимание то, что неповреждёнными остались плечевые кости рук. В самом деле, трудно даже вообразить какое положение должно занимать человеческое тело в момент причинения ему естественным образом столь странных повреждений. Если человек лежит на спине и на него следует неприцельный навал некоей значительной массы, то он должен получить перелом ключиц - в силу анатомических особенностей они расположены так, что в лежачем положении возвышаются над грудной клеткой. Если человек лежит на боку, то в случае неприцельного воздействия на грудную клетку большой падающей массы должны быть поломаны кости вышележащей руки... Но ничего этого мы не видим.
XI. Передача
Побег из ГУЛАГа. Часть 1. XI. Передача
Среди пустых, тяжелых дней, служебных притеснений, угнетающей борьбы за кусок хлеба, за полено дров, за каждый день и шаг существования, тяжкого для всех и непосильного, когда семья разрушена, остается один настоящий день — день передачи. Перемена чистого белья и точное количество перечисленных в списке продуктов, — вот все, в чем она заключается. Ни слова привета, никакой вести о том хотя бы, что все живы и здоровы, — ничего. Но в тюрьме этот пакет, где все говорит о доме, — единственная связь с жизнью; на воле — это единственное, что делаешь со смыслом, с сознанием действительной пользы. Все заключенные и все их жены, матери и дети начинают жить волнующими приготовлениями, ждать этого дня, как встречи. Подумать со стороны — как все это просто: собрал белье, еду и передал пакет. На деле же — совсем, совсем не так. Первая задача — достать продукты: мясо, яйца, масло, яблоки, сухие фрукты, соленые огурцы, табак, чай, сахар. Все это имеется только в магазинах ГПУ, в кооперативах же, доступных рядовым гражданам, почти никогда не бывает, а если когда-нибудь и выдается, то редко и в ничтожном количестве, тогда как для передачи перечисленные продукты нужно иметь каждую неделю. Дома советский гражданин питается картошкой, сдабривая ее селедкой, луком и случайными продуктами, которые иногда завозят в город, собрать же для передачи редкостные деликатесы — задача вроде той, что задается ведьмами в сказках. Мы все пропали бы, если бы не жалкие, грязные рынки, на которых советская власть вынуждена пока терпеть мелких торговцев, часто помогающих продавцам подворовывать из кооперативов.
Глава 2
Борьба за Красный Петроград. Глава 2
Конкретные практические шаги в деле формирования Северной армии были сделаны представителями германского военного командования. Поставив перед собой довольно широкие задачи по созданию двух русских армий на Украине, оккупированной германскими войсками, командование последних считало необходимым немедленно приступить к таким формированиям и на оккупированной части северо-запада России. [31] Для выяснения всех вопросов в связи с организацией Северной армии, равно как и для налаживания связей с русскими монархическими организациями, главное германское командование специально уполномочило гауптмана (капитана) Э. Последний вскоре в разговоре с представителем русских монархических организации ротмистром фон Розенбергом в помещении прибалтийской миссии при германском генеральном консульстве в Петрограде изложил основные задачи предполагавшегося формирования Северной армии. Они сводились к активным военным действиям в направлении на Петроград и Москву, к занятию этих городов и свержению советской власти. Ротмистр фон Розенберг о своей беседе решил 1918 г. до 16 000 добровольцев, из коих 30% составляли офицеры. В августе было закончено формирование 1-й дивизии Южной армии (начальник дивизии — генерал Семенов), после чего было приступлено к формированию 2-й дивизии (начальник дивизии — генерал Джонсон) в районе станции Миллерово. Однако последовавшие вскоре революционные события в Германии и уход оккупантов из Украины не дали возможности закончить формирование 2-й дивизии. Сформированные части по приказу генерала Краснова от 14 ноября 1918 г. были влиты под названием Воронежского и Астраханского корпусов в новую Южную армию (командующий армией — генерал Н. И.
Chapter I
The pirates of Panama or The buccaneers of America : Chapter I
The introduction The author sets forth for the Western islands, in the service of the West-India Company of France They meet with an English frigate, and arrive at the Island of Tortuga. WE set sail from Havre-de-Grace in France, from whence we set sail in the ship called St. John, May 2, 1666. Our vessel was equipped with twenty-eight guns, twenty mariners, and two hundred and twenty passengers, including those whom the company sent as free passengers. Soon after we came to an anchor under the Cape of Barfleur, there to join seven other ships of the same West-India company, which were to come from Dieppe, under convoy of a man-of-war, mounted with thirty-seven guns, and two hundred and fifty men. Of these ships two were bound for Senegal, five for the Caribbee islands, and ours for Tortuga. Here gathered to us about twenty sail of other ships, bound for Newfoundland, with some Dutch vessels going for Nantz, Rochel, and St. Martin's, so that in all we made thirty sail. Here we put ourselves in a posture of defence, having noticed that four English frigates, of sixty guns each, waited for us near Aldernay. Our admiral, the Chevalier Sourdis, having given necessary orders, we sailed thence with a favourable gale, and some mists arising, totally impeded the English frigates from discovering our fleet. We steered our course as near as we could to the coast of France, for fear of the enemy.
Неолит
Неолит : период примерно с 9 000 г. до н.э. по 5000 г. до н.э.
Неолит : период примерно с 9 000 г. до н.э. по 5000 г. до н.э.
VII. Ожидание
Побег из ГУЛАГа. Часть 1. VII. Ожидание
Что значит ждать ареста, тюрьмы и почти верной смерти, когда ни в чем не виноват, — знают только советские граждане. После расстрела «48» все ходили, как отравленные, оглядываясь на каждом шагу, вздрагивая от каждого стука, ко всему прислушиваясь, всего пугаясь. День проходил еще так-сяк. Какая-то работа производилась из последних сил или давалась рывком, с надрывом, чтобы забыться и оглушить себя хоть чем-нибудь. В четыре часа чувствовалось какое-то облегчение: на службе не арестовали, можно еще раз пойти домой. А дома еще более тошно: и комнаты, и вещи — все кажется враждебным и чужим в своем холодном равнодушии к людским переживаниям. Приходит муж, приходит сын, а кажется, в последний раз их видишь вместе, в последний раз садишься за обед, и каждый кусок стоит комом в горле: то вспоминаются друзья, так неожиданно погибшие, то смотришь на мужа, пытаясь угадать, на сколько дней он еще жив и цел. Мальчик испуганно следит за нами. Он знает, что убиты те, кого он так недавно видел здоровыми, веселыми, кто приходил, шутил с ним, но как, за что убиты, — понять не может. Осиротевшая, притихшая девочка сидит рядом с ним, всем своим видом напоминая о страшном деле. Вечером ему жутко оставаться одному. — Ты посидишь? — смотрит он жалобно. — Конечно, посижу, ложись. Он прячется в постель, мы говорим о чем-то постороннем, потом молчим, скрывая свои мысли друг от друга.
Chapter VII
The pirates of Panama or The buccaneers of America : Chapter VII
Lolonois equips a fleet to land upon the Spanish islands of America, with intent to rob, sack and burn whatsoever he met with. OF this design Lolonois giving notice to all the pirates, whether at home or abroad, he got together, in a little while, above four hundred men; beside which, there was then in Tortuga another pirate, named Michael de Basco, who, by his piracy, had got riches sufficient to live at ease, and go no more abroad; having, withal, the office of major of the island. But seeing the great preparations that Lolonois made for this expedition, he joined him, and offered him, that if he would make him his chief captain by land (seeing he knew the country very well, and all its avenues) he would share in his fortunes, and go with him. They agreed upon articles to the great joy of Lolonois, knowing that Basco had done great actions in Europe, and had the repute of a good soldier. Thus they all embarked in eight vessels, that of Lolonois being the greatest, having ten guns of indifferent carriage. All things being ready, and the whole company on board, they set sail together about the end of April, being, in all, six hundred and sixty persons. They steered for that part called Bayala, north of Hispaniola: here they took into their company some French hunters, who voluntarily offered themselves, and here they provided themselves with victuals and necessaries for their voyage. From hence they sailed again the last of July, and steered directly to the eastern cape of the isle called Punta d'Espada.
20. В «Кресты»
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 20. В «Кресты»
Утром 25 января 1931 года узнали, что пятьсот человек назначены в «Кресты». ГПУ получило там в свое ведение второй корпус, до этого времени занятый уголовными. Началась всеобщая сумятица. Многие, особенно старожилы, сильно приуныли: при переводе они теряли все свои преимущества. Кроме того, мы все горевали, предвидя потерю всех мелких, но драгоценных для нас вещей: иголки, обрывки веревочек, самодельные ножи — все это должно было пропасть при обыске во время перевода. Беспорядок и суматоха, поднятые начальством, требовавшим мгновенного исполнения приказов, были удручающими. Часами стояли мы в камере для обыска, чтобы подвергнуться этой унизительной процедуре: часами нас проверяли, записывали, считали и пересчитывали, часами ждали мы «черного ворона», который, переполненный до отказа, перевозил нас партиями на другую сторону Невы, в «Кресты». Ожидающих перевозки, уже обысканных, просчитанных и записанных, охраняла уже не тюремная стража, которой не хватало, а простые солдаты из войск ГПУ. Конвойные с любопытством оглядывали нас, крадучись вступали в беседу. — За что, товарищ, сидишь? — Кто его знает, сам не знаю, — был обычный ответ. — Вот, поди ты, все вот так. За что только народ в тюрьмах держат! Воры те свободно по улицам ходят, а хороших людей — по тюрьмам держат. — Тише ты, — останавливал его другой конвойный, — видишь, шпик, — кивнул он головой на подходившего тюремного надзирателя. Дошла и моя очередь. Втиснули в набитый до отказа тюремный фургон, так что последних приминали дверцами; помчали.
IX. В неизвестное
Побег из ГУЛАГа. Часть 3. IX. В неизвестное
Часа через два мальчик проснулся. Ранка была в хорошем состоянии, но, конечно, ни один доктор не разрешил бы ему вставать с постели, а мы должны были заставить его идти по камням и болотам, пока он был в силах передвигаться. Перед нами был новый перевал, склон вскоре стал безлесным. С любой точки гребня хребта, направленного с севера на юг и очень похожего на пограничный, нас легко было взять на прицел. Будь моя воля, я, кажется, пошла бы без всяких предосторожностей, таким отчаянным казалось мне наше положение, но муж строго следил за тем, чтобы мы возможно быстрее делали перебежки, отлеживались за глыбами гранита и опять бежали до следующего прикрытия. Что думал мальчик, я не знаю. Он шел сжав губы, бежал, ложился, опять бежал. Ни колебания, ни страха. С перевала шел пологий спуск, вскоре начинались кусты можжевельника, низкие, но пушистые ели и полярные березки. В первом же закрытом месте мы сбросили рюкзаки и легли на мягкий, почти сухой мох. Перед нами открывалась неизвестность, и это надо было обсудить и усвоить. На запад текла река. На картах, которые мы видели до бегства и в общих очертаниях хранили в памяти, граница была проведена по водоразделу. Но там была показана одна река — здесь долина была широкой и составлялась течением трех небольших рек. Кроме того, даже по самой оптимистической карте от долины до границы оставалось километров двадцать, мы же свернули раньше и сразу оказались на реке, текущей к западу. По другой карте до границы должно было остаться еще километров пятьдесят. Но ни на одной карте реки такого направления в пределах СССР показано не было, вместе с тем, она не могла быть и на финской стороне.