XVI. Агония
Муж ничего не поймал в реке, но отдохнул, и мы решили двинуться дальше. Это была ужасная ошибка. Надо было еще раз все обследовать и обдумать, а мы легкомысленно поверили в то, что за шалашом пойдет чуть ли не колесная дорога. Признаки сразу были скверные: тропа стала суживаться, теряться в береговых зарослях ольхи, опять появляться и снова исчезать в болоте, которое каждый обходил по-своему. Мыкались мы зря и заночевали буквально на островке, посреди не виданных еще по величине болот. Перед нами на запад расстилалось изумрудное море трясины, к которому никак нельзя было подступиться. Оно оттерло нас от реки и продолжало уводить к югу. Очень хотелось вернуться к шалашу: не верилось, что тот чудный лес, с набитыми дорожками, был случайностью. Где-то мы сделали ошибку. Возможно, что мы вернулись бы, но нас обманули лошадиные следы, которые во множестве появились на возобновленной тропинке. Следы были свежие, лошадь кованая, казалось, что только что проехал лесничий. Но, в конце концов, тропа привела нас к новому болоту и канула, как в воду.
Мы не подозревали, что финны пускают лошадей, как оленей, пастись в леса, что это они, бродя как попало, а иногда и следуя случайной тропой, создавали нам ложную уверенность в том, что здесь кто-то ездил верхом.
Только когда склон отвернулся к юго-востоку, и путь наш оказался совершенно абсурдным, нам ничего другого не оставалось, как искать кратчайшего пути назад. Но непрерывные болота так сбили ноги мне и сыну, что теперь мы едва шли, а заночевать пришлось далеко от шалаша.
Муж выбрал для ночлега просеку, и всю ночь жег фантастический костер из целых деревьев, оставшихся не вывезенными. Я знаю, у него была надежда, что огонь и дым увидит лесной объездчик. Кто мог предположить, что никаких объездчиков тут нет, и лошади бродят одни...
Как только забрезжил рассвет, муж ушел вперед проверить путь. Грустно лежали мы с мальчиком у догоравшего костра.
Отец вернулся полный энергии: два часа ходу, — уверял он, — и мы будем у шалаша. Но что это была за мука: без передышки одно болото за другим — то кочковатое, то запутанное полярной березкой, то жидкая, колыхающаяся, зеленая трясина. Мы шли не два, а четыре часа, задыхаясь, обливаясь потом, и, добравшись до шалаша, полегли от слабости. Дальше мы идти не могли, хотя не было еще полудня. Мы решили лежать, спать, снова все обдумать, чтобы исправить нашу ошибку. Но сколько мы ни обследовали лес, мы не нашли никакого пути из него. Ясно было, что доставляются сюда водой, что по тропам, может, ходят на охоту или за оленями, которые стали сбегаться к нам целыми семействами и выжидательно смотреть на нас. Обыскав весь шалаш, перерыв все ветки, которые кому-то служили постелью, мы нашли бумажный мешочек, на нем было напечатано по-фински: «Торговля в Куолоярви» и перечислены товары, там продающиеся: хлеб, сахар, масло, соль, еще что-то. Этот мешочек ввел нас в еще один обман. Название Куолоярви мы помнили по карте, туда мы и стремились, потому что оттуда была показана колесная дорога, но, несомненно, он разросся, рассуждали мы, — если для своего магазина хозяин может заказывать особые мешочки, а жители относиться к ним с такой бесцеремонностью, что брать их в лес и там бросать. Вероятно, Куолоярви недалеко, — мечтали мы, — и надо только найти к нему настоящий путь.
Как все наши рассуждения были наивны! Через Куолоярви давно прошел автомобильный тракт: севернее Куолоярви возникло много новых поселков, но несчастье было в том, что до ближайшего из них нам оставалось около ста километров. Кроме того, мы могли бы вспомнить, что в стране с нормально развитой торговлей бутылки и бумажные мешочки не сокровище, и удивительнее было бы, если бы кто вздумал их тащить к себе назад из леса. Смешно и грустно вспоминать нашу наивность, но это только показывает, что значит, в течение пятнадцати лет быть отрезанными от всего мира и иметь возможность читать только про «социалистические достижения». Это опасно даже для людей, которые когда-то были образованными.
Итак, вернувшись к шалашу, который казался нам спасительным, когда мы блуждали среди болот, мы ничего не узнали нового. Мы почувствовали только лишний раз, как огромна и пустынна страна, как страшны болота, как трудно ориентироваться, когда нужно идти не просто на запад, где лежит вообще Финляндия, а найти в ней без карты, без знания местности обитаемую точку.
Все эти мысли были так беспокойны, что хоть мы отдыхать, во что бы то ни стало, но ночью спал только мальчик. Жалко было на него смотреть.
Когда бы я ни открывала глаза, я видела, что муж сидит у костра, согнув худую спину с торчащими лопатками, и посасывает давно докуренную трубку. Табаку у него тоже почти не оставалось. Мне не хотелось спрашивать, о чем он думает, утешительного мне нечего было ему сказать.
Когда утром мы сели к нашему котелку с грибной похлебкой, он взглянул на наши ноги, которые мы не обували до последней возможности, чтобы не бередить раны, покрывавшие теперь почти всю ступню и охватывавшие щиколотку, и резко сказал:
— Нельзя вам идти.
Мальчик испуганно взглянул на него. Я тоже не сразу поняла, что он задумал.
— Слушайте, что я скажу вам, — продолжал отец. — Вы оба останетесь здесь, в шалаше. Место это приметное, его должны знать и указать мне кратчайшую дорогу для обратного пути. Я пойду один и гораздо скорее найду жилье. Не могу я больше тащить вас по всем этим болотам и видеть, как вы выбиваетесь из сил! — вырвалось у него. — Один я пойду, не разбирая мест, и уверен, что дня в два найду жилье. Тогда приду за вами и принесу продовольствия.
Я молчала, так это было неожиданно, и, заглушив в себе все чувства, старалась произвести трезвую оценку того, что это могло дать в нашем положении.
1) Один он дойдет быстрее, если у него не будет припадков болей, которые могут его положить на месте. Оставшись здесь, мы этого не узнаем и тогда уже, безусловно, погибнем.
2) Если мы все пойдем, как прежде, то вопрос — выдержит ли мальчик. Сердце его дает перебои, он уже почти свалился.
3) Если он пойдет один, предположим, дойдет, и не в два дня, а в пять или шесть, когда он вернется, мы все же будем живы, потому что лежа в шалаше и питаясь хотя бы только отваром из ягод, мы с голоду не умрем. «Найдены со слабыми признаками жизни», — пусть так.
4) Что сделала бы я на его месте? Пошла бы одна вперед. Все равно, кто найдет жилье. Лишь бы оно было найдено поскорее.
Пока я думала, мальчик тревожно смотрел на отца, тот, не оглядываясь на меня, смотрел на огонь. Он понимал, что мне нелегко будет остаться в лесу, ждать в бездействии, может быть, погибнуть с мальчиком оттого, что, поджидая его, мы съедим последние крохи нашего запаса и не будем в состоянии передвигаться и искать людей.
— Иди, — сказала я.
Мальчик обнимал и целовал отца. Отец говорил громко, но звеневшим голосом, и строил планы:
— Приду в деревню, войду в первый же дом...
— И тебя испугаются, подумают, что пришел разбойник, — подшучивал сын.
— Правда? — обеспокоено спросил меня муж. — Очень я страшный?
— Страшноват, но на бродягу похож больше, чем не разбойника. Скорее, пожалеют, чем испугаются.
— Значит, войду в дом, спрошу, как называется деревня, расскажу о нашем шалаше...
— Кто тебя поймет? — сомневался мальчик. — Ты финского не знаешь.
— Я все нарисую: реку, порубки, шалаш, тебя с мамой. Потом спрошу, где лавка, чтобы купить вам еды.
— На что купишь? У тебя денег нет. Отец взглянул вопросительно на меня.
— Вот мое кольцо. За это что-нибудь дадут.
— Теперь давай отметим в записной книжке, когда я выйду. Какой сегодня день?
Мы сосчитали не сразу. Последние дни, усталые, тревожные, сливались в памяти. Вышли восьмого августа. Шестнадцать дней идем. Сколько еще впереди? Сколько еще осталось жить на свете?
— Что можно мне взять с собой? — заторопился муж. — Сколько у нас сахару?
— Десять кусков, — сказала я, накинув три.
— Я возьму один.
— Нет, по крайней мере, два.
— Но я ведь иду к жилью — там и поем.
С такими же пререканиями я отрезала кусочек сала, в котором не могло быть и пятидесяти граммов.
Страшная была минута, когда отец, худой, бледный, с всклокоченной, выгоревшей бородой, обнимал израненными, обожженными руками сына.
— Сколько дней нам ждать? — спросила я, с трудом выговорив этот ужасный вопрос.
— Пять дней. Три туда, два назад: обратно пойду скорей.
— Буду ждать шесть. Потом что делать?
— Жечь костры на просеке, может, кто увидит. Я вернусь, прощайте.
Мы стояли и смотрели ему вслед, пока он не скрылся за деревьями.
Странно стало без него: пусто, тихо. Лес словно вырос, и все стало больше — деревья, река, а мы стали беспомощнее. То было три человека, а когда один ушел, осталось два жалких существа, беспомощных и беззащитных. На чем держалась теперь наша жизнь? Когда мы успокоились немного, мальчик грустно спросил:
— Что мы теперь делать будем, мама?
— Ляжем, выставим ноги на солнце, это скорее всего залечит наши раны. Когда папа вернется, нам еще придется идти. Потом надо привести все в порядок, нам долго придется тут жить.
— Сделаем так, чтобы было вроде дома.
Наши запасы — шесть кусков сахара, кусок сала, три — четыре ложки рису и чайная ложка соли — были тщательно завернуты, запакованы в клеенчатый мешок и припрятаны в угол, под ветки, чтобы, если в наше отсутствие заберется какой-нибудь зверек, они не погибли.
Несмотря на утро, мальчик скоро уснул. Солнце грело его израненные ноги, на пятке краснел еще не совсем заживший шрам от нарыва, гноились ранки от стертых водяных мозолей. Да, дальше его вести было нельзя.
Пришлось мне пойти собрать ягод, хотя я едва могла обуться, так болели и опухли ноги. В лесу, где только что прошел муж и скрылся неведомо куда, напала тоска. Мне слышались его голос, чей-то стон, непонятная далекая музыка.
— Мама! — жалобно позвал мальчик.
— Лежи спокойно. Я тут, близко, — ответила ему.
— Мне очень скучно.
— Пой!..
И он запел. Это было его главное утешение в последние грустные дни: он садился комочком, чтобы было теплее, и пел потихоньку все свои школьные песни, красноармейские, а теперь, с особенным чувством, пел мелодраматические, которые нищие, беспризорные мальчишки поют в поездах, обходя вагоны:
Умру я, умру,
Похоронят меня
И никто не узнает,
Где могилка моя.
И никто не узнает.
И никто не придет,
Только ранней весною
Соловей пропоет...
Он пел, несомненно, не думая о значении слов, а я не могла удержаться от слез. «Милый, неужели придется похоронить тебя здесь? Если бы ты знал, как близко к правде то, что ты поешь...»
— Мама, я все спел.
Пришлось вернуться, чистить грибы, варить похлебку.
— Теперь мешай грибы и смотри за костром. Я пойду за дровами, а то ночью замерзнем.
Кругом лежало много верхушек и веток от срубленных деревьев, но они подгнили, и я знала теперь, как быстро такое топливо превращается в пепел, не оставляя даже углей. Я натаскала целые вороха веток, расцарапала себе руки, содрала кожу в кровь, но не могла успокоиться, пока не приволокла два ствола для основы костра. Когда я нашла эти бревна, мне показалось, что не сдвину их с места, потом протащила их два шага и упала. Но, в конце концов, они были в шалаше, хотя у меня руки и ноги дрожали от неимоверного усилия.
Теперь я поняла, что значит поддержать ночной костер. Сначала ветки занимаются быстро, далеко обдает жаром, и засыпаешь, разморенный теплом. Потом огонь меркнет, ночь заливает стужей, а сил нет проснуться и встать с нагретого места. Наконец, заставляешь себя открыть глаза. Темно. Небо ясное, морозное, ярко светят звезды. От костра остались только две большие черные головни, тлеющие угли засыпаны пеплом и дымят едким белым дымом. Надо скорей подкладывать дров, а ветки переплелись так, что их не разобрать, не расцепить. Положишь в костер — не раздуть огня. Я чувствовала себя очень несчастной, но не смела капитулировать перед своей беспомощностью, потому что мальчик сжался от холода, как больной зверек.
Еще раз! — требовала я сама у себя. Наломать тонких сучков, подгрести под них угли, сверху положить веток посуше; теперь — дуть. Я дула, дула, белый пепел разлетался хлопьями, потом начинал валить горький густой дым; надо было дуть еще, пока сквозь него не прорвутся два-три язычка бледного оранжевого пламени, они слизывали дым, и костер вспыхивал обжигающим пламенем.
И так всю ночь, примерно каждые полчаса.
Как хотелось утра, солнца, ровного тепла, а пока, под светом луны, все блистало колючим серебром, — выпал первый морозный иней.
Где-то муж теперь?.. Костер у него, наверно, потух, и он дрожит, усевшись под елку или в яму под камень, чтобы спастись от ветра. Он, конечно, не ел, потому что грибы варить долго. Только бы сердце выдержало.
Утро началось у нас поздно. Первая мысль была об отце.
Так шли дни — второй, третий, четвертый, — как первый. Светлого времени только-только хватало, чтобы добыть пищи — грибов и ягод — и натаскать дров. Вечером, после ужина, мы разводили костер, садились рядом, накрывались одним пальто и беседовали.
Когда истощался разговор, мы начинали петь вполголоса все, что помнили. Чтобы успокоить и его, и себя, я напевала ему: «Уж вечер, облаков померкнули края»... — и под ласковую, тихую колыбельную из «Садко» он засыпал, а я принималась за свое ночное дело: поддерживать упрямый, злой огонь и думать свои думы: «Зачем отпустила? Разве можно было расставаться? Он едва шел, надорвет себе сердце и умрет один в лесу. Нам никогда не найти его, не увидать. Завтра пойдут шестые сутки. Не вернется после полудня — надо идти, чтобы попытаться спасти мальчика. Куда идти? Как мы пойдем, зная, что отец погиб?»
Утром мальчик проснулся нервный.
— Мама, придет сегодня папа?
— Не знаю, милый, может быть, завтра.
— Ты знаешь, у нас остался один кусок сахара, давай его не есть до папы.
— Хорошо.
— Мама, только ты не уходи.
— Надо же собрать ягод для чая.
— Тогда я буду стоять у шалаша и петь, а ты мне отвечай.
— Согласна.
Я пошла собирать под соснами бруснику, он стоял и пел. Голосок его звенел по реке, я изредка с ним перекликалась. Вдруг он оборвал песню.
— Мама, голоса!
— Нет, милый, тебе кажется.
За эти дни нам часто слышались голоса, и пение, и музыка; все это был мираж.
— Мама, не уходи, мне страшно.
— Сейчас, я только соберу там чернику.
Я отошла, чтобы внимательнее послушать. Голоса, грубые мужские голоса... Это не он. Если бы он возвращался к нам, он дал бы знать, он крикнул бы по-своему.
Chapter XII
The voyage of the Beagle. Chapter XII. Central Chile
Valparaiso Excursion to the Foot of the Andes Structure of the Land Ascend the Bell of Quillota Shattered Masses of Greenstone Immense Valleys Mines State of Miners Santiago Hot-baths of Cauquenes Gold-mines Grinding-mills Perforated Stones Habits of the Puma El Turco and Tapacolo Humming-birds JULY 23rd.—The Beagle anchored late at night in the bay of Valparaiso, the chief seaport of Chile. When morning came, everything appeared delightful. After Tierra del Fuego, the climate felt quite delicious—the atmosphere so dry, and the heavens so clear and blue with the sun shining brightly, that all nature seemed sparkling with life. The view from the anchorage is very pretty. The town is built at the very foot of a range of hills, about 1600 feet high, and rather steep. From its position, it consists of one long, straggling street, which runs parallel to the beach, and wherever a ravine comes down, the houses are piled up on each side of it. The rounded hills, being only partially protected by a very scanty vegetation, are worn into numberless little gullies, which expose a singularly bright red soil. From this cause, and from the low whitewashed houses with tile roofs, the view reminded me of St. Cruz in Teneriffe. In a north-westerly direction there are some fine glimpses of the Andes: but these mountains appear much grander when viewed from the neighbouring hills: the great distance at which they are situated can then more readily be perceived. The volcano of Aconcagua is particularly magnificent.
Часть IV. Работа в «Рыбпроме». Подготовка к побегу
Записки «вредителя». Часть IV. Работа в «Рыбпроме». Подготовка к побегу
4. Что не увидели следователи. Огрехи начального этапа расследования
Перевал Дятлова. Смерть, идущая по следу... 4. Что не увидели следователи. Огрехи начального этапа расследования
При этом нельзя не отметить того, что уже с самого начала и следствие, и поисковики, работавшие на склоне Холат-Сяхыл, допустили ряд огрехов и не сумели прояснить существенные моменты, весьма важных для понимания случившегося с группой Дятлова. Допущенные в самом начале следствия ошибки привели к тому, что многие важные выводы могут быть обоснованно поставлены под сомнение и эти сомнения с течением времени привели к формированию огромного числа (нескольких десятков) версий, совершенно по-разному описывавших процесс гибели группы. Перечислим вкратце те недоработки следствия, о которых говорилось выше, дабы читатель понял, о чём идёт речь: 1) Прокурор Темпалов и прокурор-криминалист Иванов небрежно отнеслись к такой важной задаче следствия, как судебно-оперативная фотосъёмка места преступления. Между тем, в этом заключалась, одна из важнейших целей их пребывания в районе поисков в конце февраля-марте 1959 г. В деле, практически нет ориентирующих фотоснимков, позволяющих чётко определить положение трупов, улик и значимых предметов окружающей обстановки (камней, ям и пр.) на фоне ориентиров. В деле также нет детальных фотоснимков, передающих криминалистически значимые свойства и признаки объектов. Те фотографии, которые были сделаны прокурорами, относятся к категории т.н. "узловых", таковыми нельзя ограничиваться при фотографировани трупа на месте обнаружения. Каждое из тел должно было быть запечатлено по крайней мере из трёх точек - верхней и двух боковых, как при нахождении в снегу, так и после удаления снега. Особенно важны детальные фотоснимки тел погибших и их одежды, поскольку словесное описание в протоколе зачастую не фиксирует многие важные детали.
Глава 24
Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919. Глава 24
Условия, в которых проходила Гражданская война в России, отличались от условий, в которых велась мировая война. Долговременные боевые позиции составляли скорее исключение, чем правило. Солдатам редко приходилось переживать угнетающую монотонность окопной жизни. Сосредоточение артиллерийских средств, плотность огня, интенсивные воздушные бомбардировки – все эти чудовищные технические изобретения, делавшие отдельного солдата крайне беспомощным, не имели широкого распространения. Но в отличие от колоссального нервного напряжения, которому подвергался российский солдат во время Первой мировой войны, Гражданская предъявляла сверхчеловеческие требования к его физической выносливости. Солдатам, которые служили в Белой и Красной армиях, нужно было быть достаточно крепкими, чтобы передвигаться в быстром темпе. Их жизнь представляла собой беспрерывную смену наступлений и отступлений, атак и контратак, рейдов в глубь территории противника без передышек. Солдаты, хорошо оснащенные и физические крепкие, целиком выкладывались в этих чрезвычайно динамичных операциях. Но выносливость солдата подрывалась суровостью революционного времени: постоянная нехватка самого необходимого исключала возможность восстановления сил. Наиболее острой проблемой был недостаток продовольствия. Офицеры и солдаты на фронтах постоянно голодали. В первые месяцы Гражданской войны квартирмейстерская служба Северо-западной армии располагала весьма скромными средствами для закупок провизии и фактически не имела источников снабжения. Продовольственный паек составлял полфунта хлеба в день и полфунта сушеной рыбы раз или два в неделю.
Примечания
Борьба за Красный Петроград. Примечания
{1} Везде в не оговоренных случаях курсив в цитатах наш. — Н. К. {2} В октябре 1917 г. Главное артиллерийское управление «своим попечением» направило в Новочеркасский артиллерийский склад 10 000 винтовок из Петрограда и 12 800 винтовок из Москвы. Как первая, так и вторая партия оружия по назначению не дошли. Поэтому генерал М. В. Алексеев предлагал вновь дать наряд, значительно его увеличив — до 30 000 винтовок, и то на первое время. {3} Белое дело. Берлин: Изд-во «Медный всадник», 1926. Т. 1. С. 77–82. В этих последних заключительных словах генерала нельзя не отметить некоторой доли сомнения в своих начинаниях; ясная перспектива, нарисованная им, дала под конец основательную трещину. Фантазия, пленившая его в кабинете, должна была уступить хотя и незначительное, но все же заключительное место для соображении практического характера. Несколько позже, 9 февраля (27 января) 1918 г., генерал М. В. Алексеев в своем обращении во французскую миссию в г. Киеве вынужден был подтвердить свое заключение из цитированного выше письма от 8(21) ноября 1917 г. Он писал: «Идеи большевизма нашли приверженцев среди широкой массы казаков. Они не желают сражаться даже для защиты собственной территории, ради спасения своего достояния. Они глубоко убеждены, что большевизм направлен только против богатых классов — буржуазии и интеллигенции, а не против области, где сохранился порядок, где есть хлеб, уголь, железо, нефть» (Владимирова В. Год службы «социалистов» капиталистам: Очерки по истории контрреволюции в 1918 г./ Под ред. Я. А.
Chapter I
The pirates of Panama or The buccaneers of America : Chapter I
The introduction The author sets forth for the Western islands, in the service of the West-India Company of France They meet with an English frigate, and arrive at the Island of Tortuga. WE set sail from Havre-de-Grace in France, from whence we set sail in the ship called St. John, May 2, 1666. Our vessel was equipped with twenty-eight guns, twenty mariners, and two hundred and twenty passengers, including those whom the company sent as free passengers. Soon after we came to an anchor under the Cape of Barfleur, there to join seven other ships of the same West-India company, which were to come from Dieppe, under convoy of a man-of-war, mounted with thirty-seven guns, and two hundred and fifty men. Of these ships two were bound for Senegal, five for the Caribbee islands, and ours for Tortuga. Here gathered to us about twenty sail of other ships, bound for Newfoundland, with some Dutch vessels going for Nantz, Rochel, and St. Martin's, so that in all we made thirty sail. Here we put ourselves in a posture of defence, having noticed that four English frigates, of sixty guns each, waited for us near Aldernay. Our admiral, the Chevalier Sourdis, having given necessary orders, we sailed thence with a favourable gale, and some mists arising, totally impeded the English frigates from discovering our fleet. We steered our course as near as we could to the coast of France, for fear of the enemy.
Глава X
Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». Глава X. Огненная Земля
Огненная Земля, первое прибытие Бухта Доброго Успеха Огнеземельцы на корабле Встреча с дикарями Лесной пейзаж Мыс Горн Бухта Вигвамов Жалкое положение дикарей Голод Людоеды Матереубийство Религиозные чувства Сильный шторм Канал Бигля Пролив Понсонби Сооружение вигвамов и поселение огнеземельцев Раздвоение канала Бигля Ледники Возвращение на корабль Вторичное посещение населения Равенство между туземцами 17 декабря 1832 г. — Покончив с Патагонией и Фолклендскими островами, я опишу теперь наше первое прибытие на Огненную Землю. Вскоре после полудня мы обогнули мыс Сан-Диего и вышли в знаменитый пролив Ле-Мер. Мы держались близко к берегу Огненной Земли, но среди облаков виднелись очертания суровой, негостеприимной Земли Статен. Во второй половине дня мы бросили якорь в бухте Доброго Успеха. При входе в бухту нас приветствовали туземцы — таким способом, какой подобал жителям этой дикой страны. Группа огнеземельцев, отчасти скрытая дремучим лесом, сидела на утесе, нависшем над морем, и, когда мы проплывали мимо, они вскочили и, размахивая своими рваными плащами, принялись испускать громкие, зычные крики. Дикари последовали за кораблем, и перед самым наступлением темноты мы увидели их костер и вновь услышали дикие крики. Бухта представляет собой живописное водное пространство, наполовину окруженное низкими, округленными горами из метаморфического глинистого сланца, покрытыми до самой воды густым, мрачным лесом.
XII. Тяжкий день
Побег из ГУЛАГа. Часть 1. XII. Тяжкий день
Это было в феврале. Утро как утро. Мрак. Вставать трудно. Всякая работа опостылела: на службу тянешься через силу. Шел пятый месяц после ареста мужа, надо было вот-вот ждать приговора. Расстреливать как будто стали меньше, но в лагеря, на принудительные работы ссылали тысячами. Во всякой мелочи, во всяком пустяке невольно чуялось недоброе предзнаменование, а тут, выходя на лестницу, на серой каменной площадке я наткнулась на большое, полузамерзшее кровавое пятно. Оно поплыло у меня в глазах, оставляя повсюду зловещие блики. Вероятно, пьяница-сосед, вернувшись поутру домой, расквасил себе нос на скользкой лестнице, но сердце сжалось от испуга, и всю дорогу по запорошенным улицам красное пятно мелькало на снегу. Я тогда не знала, что ГПУ расстреливает в подвалах, а не на дворе. Первый вопрос на службе: — Как ваше здоровье? — Как всегда. В чем дело? — Сюда звонили только что, справлялись о вас, мы думали, уж не случилось ли чего. У вас ведь дома телефон, почему не звонят вам? — Нет, ничего, спасибо. Странно... Кому, зачем пришла мысль пугаться за мою судьбу? Но не успела я сесть за работу, ко мне влетела одна из сослуживиц. — Вы знаете, наша Э. разбилась насмерть. — Как?! — Мужу дали приговор по академическому делу — десять лет принудительных работ. Она бросилась с четвертого этажа в пролет лестницы. Э. с маленькой головой и огромной косой, которая едва укладывалась кругом.
Годы решений
Освальд Шпенглер : Годы решений / Пер. с нем. В. В. Афанасьева; Общая редакция А.В. Михайловского.- М.: СКИМЕНЪ, 2006.- 240с.- (Серия «В поисках утраченного»)
Введение Едва ли кто-то так же страстно, как я, ждал свершения национального переворота этого года (1933). Уже с первых дней я ненавидел грязную революцию 1918 года как измену неполноценной части нашего народа по отношению к другой его части - сильной, нерастраченной, воскресшей в 1914 году, которая могла и хотела иметь будущее. Все, что я написал после этого о политике, было направлено против сил, окопавшихся с помощью наших врагов на вершине нашей нищеты и несчастий для того, чтобы лишить нас будущего. Каждая строка должна была способствовать их падению, и я надеюсь, что так оно и произошло. Что-то должно было наступить в какой-либо форме для того, чтобы освободить глубочайшие инстинкты нашей крови от этого давления, если уж нам выпало участвовать в грядущих решениях мировой истории, а не быть лишь ее жертвами. Большая игра мировой политики еще не завершена. Самые высокие ставки еще не сделаны. Для любого живущего народа речь идет о его величии или уничтожении. Но события этого года дают нам надежду на то, что этот вопрос для нас еще не решен, что мы когда-нибудь вновь - как во времена Бисмарка - станем субъектом, а не только объектом истории. Мы живем в титанические десятилетия. Титанические - значит страшные и несчастные. Величие и счастье не пара, и у нас нет выбора. Никто из ныне живущих где-либо в этом мире не станет счастливым, но многие смогут по собственной воле пройти путь своей жизни в величии или ничтожестве. Однако тот, кто ищет только комфорта, не заслуживает права присутствовать при этом. Часто тот, кто действует, видит недалеко. Он движется без осознания подлинной цели.
Глава 3
Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919. Глава 3
В первые девяносто дней войны население приспосабливалось в тылу к новым условиям существования. Необходимо было удовлетворить многочисленные нужды страны, ведущей военные действия. Для каждого находилось много работы. Повсюду наблюдались разительные перемены, по мере того как женщины заменяли мужчин в промышленности. Когда в деревнях остались лишь старики и дети, основная нагрузка пала на плечи жен и дочерей, которые постоянно принимали участие в полевых работах, но испытывали большие трудности из-за нехватки лошадей, реквизированных армией. Муниципалитет Петрограда набирал женщин в качестве кондукторов уличных конок, что считалось настолько необычным, что спровоцировало множество доброжелательных шуток и карикатур. Женщины выполняли и другую работу, еще более непосредственно связанную с войной. По западным стандартам обеспечение русской армии продовольствием не отвечало необходимым требованиям, равно как и денежное содержание солдат. Хотя фронтовики снабжались обмундированием на должном уровне, им постоянно не хватало мелочей, о которых командование не позаботилось, а они были солдатам не по карману, но совершенно необходимы для минимального комфорта. Поэтому женщины из семей скромного достатка снабжали фронтовиков небольшим количеством табака и мыла. Занятые домашним хозяйством, свободные минуты женщины тратили на вязание шарфов, носков, рукавиц и других теплых вещей. Из набивного ситца изготавливали кисеты для табака и платки. Простыни разрывались на длинные полосы, чтобы у солдат было достаточно портянок. Все это упаковывали в старые коробки и ящики.
23. Понятие «контролируемой поставки» как комплексного оперативно-розыскного мероприятия органов государственной безопасности (внутренних дел)
Перевал Дятлова. Смерть, идущая по следу... 23. Понятие «контролируемой поставки» как комплексного оперативно-розыскного мероприятия органов государственной безопасности (внутренних дел)
Однако, сильно радиоактивные вещи среди поклажи туристов всё же оказались. И это обстоятельство заставляет предполагать, что поход группы Игоря Дятлова с самого начала планировался как очень необычный. В этом нас убеждает ряд весьма странных событий и совпадений, связанных как с отдельными участниками похода, так и событиями вокруг него. Смеем предположить, что переноска вещей осуществлялась отнюдь не в тайне от компетентных органов и не являлась преступной. Кто-то из группы Игоря Дятлова нёс два свитера и штаны с радиоактивной пылью для передачи их в заранее обусловленном месте группе "транзитных" агентов. Передача эта планировалась изначально, причём задолго до похода, и встреча с "транзитёрами" на склоне Холат-Сяхыл вовсе не была случайной. Запланированную КГБ операцию мы назвали бы сейчас "контролируемой поставкой", но в те годы такого понятия не существовало. Впервые это словосочетание появилось в 1988 г. в "Конвенции ООН о борьбе против незаконного оборота наркотических средств и психотропных веществ". В самом широком смысле под "контролируемой поставкой" понимается метод, при котором допускаются вывоз, провоз или ввоз на территорию одного или нескольких государств незаконных или вызывающих подозрение партий груза с ведома и под надзором их компетентных органов в целях расследования какого-либо преступления и выявления лиц, участвующих в совершении этого преступления.