XI. Передача
Среди пустых, тяжелых дней, служебных притеснений, угнетающей борьбы за кусок хлеба, за полено дров, за каждый день и шаг существования, тяжкого для всех и непосильного, когда семья разрушена, остается один настоящий день — день передачи. Перемена чистого белья и точное количество перечисленных в списке продуктов, — вот все, в чем она заключается. Ни слова привета, никакой вести о том хотя бы, что все живы и здоровы, — ничего. Но в тюрьме этот пакет, где все говорит о доме, — единственная связь с жизнью; на воле — это единственное, что делаешь со смыслом, с сознанием действительной пользы. Все заключенные и все их жены, матери и дети начинают жить волнующими приготовлениями, ждать этого дня, как встречи.
Подумать со стороны — как все это просто: собрал белье, еду и передал пакет. На деле же — совсем, совсем не так. Первая задача — достать продукты: мясо, яйца, масло, яблоки, сухие фрукты, соленые огурцы, табак, чай, сахар. Все это имеется только в магазинах ГПУ, в кооперативах же, доступных рядовым гражданам, почти никогда не бывает, а если когда-нибудь и выдается, то редко и в ничтожном количестве, тогда как для передачи перечисленные продукты нужно иметь каждую неделю.
Дома советский гражданин питается картошкой, сдабривая ее селедкой, луком и случайными продуктами, которые иногда завозят в город, собрать же для передачи редкостные деликатесы — задача вроде той, что задается ведьмами в сказках. Мы все пропали бы, если бы не жалкие, грязные рынки, на которых советская власть вынуждена пока терпеть мелких торговцев, часто помогающих продавцам подворовывать из кооперативов. При рыночных ценах недельная передача обходится в половину обычного месячного заработка, а что за это получишь — обидно смотреть: затрепанные, завалявшиеся кусочки мяса, масло, смешанное с маргарином или салом, мелкие подсохшие яйца. Но и для этого надо предварительно продать, что уцелело дома. Платье, часы, книги, посуда, мебель — все уходит за бесценок. Своими руками надо громить дом, чтобы поддержать существование того, кто его создавал.
Два дня беготни и розыска едва хватает, чтобы кое-что продать и закупить необходимые продукты. Случается, в экспорт не примут какие-нибудь консервы, рыбу, и «забракованное европейскими буржуями» продается голодным горожанам. Но в тюрьму, как назло, этого послать нельзя, потому что это не значится в священном списке ГПУ. Только уголовные могут получать почти все, и мы с завистью читаем в их длинном списке разнообразные названия.
Вторая задача — уложить в один мешок смену белья, яйца, котлеты, яблоки, огурцы, табак, чай, сахар. При этом бумага должна быть без букв и знаков, а матерчатые мешочки без тесемок, так как все, что напоминает веревку, запрещено в тюрьме; из-за бумажного кризиса ни один продукт в кооперативе не упаковывается, а отпускается прямо с чашки весов, на рынке же дается в старой газете; купить бумагу без особого ордера из учреждения — нельзя. Если какое-нибудь правило при укладке не соблюдено, все выкидывается обратно. И заключенный остается без передачи.
Согласовать между собой жесткие тюремные правила и реальные возможности простого человека трудно. Но советские граждане, а особенно гражданки, изобретательны. И, сознаюсь, бумагу я иногда воровала. При мысли, что завтра все это, собранное дома, пойдет в тюрьму, что там ждут передачу, как праздника, все хлопоты становились легче. Тяжкое предстояло завтра, у стен тюрьмы.
Передачи принимались с девяти утра, но, чтобы попасть потом на службу, надо встать в очередь одной из первых. Часов в семь, в полную зимнюю тьму, надо выйти из дому. Мешок тяжелый, валится из рук, в трамваях теснота и давка. Холодно; кругом холодно и грязно; воздух промозглый. От бессонной ночи и усталости внутри все дрожит и ноет. У ворот тюрьмы надо незаметно скользнуть в подворотню напротив. Около тюрьмы ходить не запрещается, но женщин с мешками часовой гонит прочь и грозит оружием.
В Москве, в Бутырках, еще гораздо хуже: там многие приезжают с вечера и ночуют в подъездах соседних домов, потому что заключенных столько, и очередь так велика, что приезжающие с первым утренним трамваем теряют затем весь день в хвосте.
Здесь, в вонючей подворотне, устанавливается очередь.
Почти все женщины, почти всем за сорок, а многим и все шестьдесят. Сплошь почти интеллигенты — жены инженеров, профессоров и академиков. Одеты плохо: в поношенных пальтишках, в старых шляпах; все, что получше, продано, часто нет даже крепкой обуви. Все с тоской глядят на серые, неумолимые стены.
Живы ли? Что с ними? Как знать... То здесь, то там перешептываются. В Бутырках, говорят, у отца с матерью принимали передачу для сына, который месяц тому назад был расстрелян. Когда канцелярия соизволила известить их, они не вынесли мысли, что кормили мертвого, и оба повесились. Здесь одного недавно по ошибке расстреляли, потому что корпусный не разобрал фамилии. Другие читали про свой смертный приговор в газетах и днями ждали, когда до них дойдет очередь, потому что в подвалах не справлялись с «работой». А мы что знаем про своих? Ничего. Ничего. Стоим согбенные, усталые и шепчем:
— У вас когда?
— Месяц скоро.
— Пустое! Мой — уже год.
— Год? Как год? Кто год? — пугаются все.
— Ах, академик! Да, да! — успокаиваются. — Это не ново.
— А ваш?
— Три дня.
У этой — совсем испуганные глаза. Она как будто не пришла в себя с той ночи. Ей лет двадцать. Лицо почти девическое, пухленькое, круглое.
— Вы знаете, — не может удержаться она, — Валя, мой муж, приходит домой и говорит: «Ты знаешь, детка (она краснеет от сорвавшегося интимного слова), молодых стали брать, так будь готова, не пугайся». Я не поверила, даже внимания не обратила, а ночью уже пришли. Я так испугалась, вся дрожала, никак не могла перестать.
Действительно, это было как набор в военное время: начали с тех, кто постарше, потом добрались до молодых.
— Я не знаю как, что надо делать, — жаловалась она.
— Ничего, увидите там, как войдем, — успокаивали ее. — А вот скажите, что вы положили? — начинаются участливые вопросы. — Сухари. Да, это хорошо... Лимон. Нет, что вы, разве можно! Лимон нельзя. Скорее, скорее, вынимайте лимон, — волнуются все кругом, как будто случилось несчастье.
— Но почему? Почему яблоко можно, а лимон нельзя? — протестует она.
— Нельзя, нельзя! Его нет в списке. Вам всю передачу выкинут.
Руки у нее дрожат, лимон куда-то закатился в большом мешке. Она чуть не плачет. Кажется, все пропало из-за лимона. Ей помогают. Наконец, нашли. Но теперь надо переписывать список передаваемых продуктов, потому что никакие исправления не допускаются.
У каждой женщины в очереди сердце стучит — примет, не примет... Все сейчас в этом.
Всесильный и безликий «он» (укореняется привычка говорить о власти в третьем лице — «он», «они», тем самым как бы разделяя «их» и «нас» — всех остальных, соединенных общей бедой) подчеркивает синим карандашом фамилию, пишет номер камеры и бросает листок назад в форточку.
— Принял! — радостно вздыхает монашка, крестится украдкой мелкими, быстрыми крестиками и отходит ко второму окну.
— Следующая!
Седая дама подает листок, измятый нервными руками. Он быстро кидает ей назад.
— Нет такого.
— Как нет, где же, где же?
— Сказано, нет.
— Но мне сказали, мне справку дали у уполномоченного ГПУ, что он здесь, — быстро говорит она, задыхаясь от волнения и испуга.
— Гражданка, уходи! — гремит чекист. — Следующая!
— Где же? Где же? — в отчаянии взывает она и колотится лбом о край форточки.
— Выведут, — уходи!
Бедную даму отводят в сторону, уговаривают, дают советы, в какой тюрьме искать, — в Крестах, на Нижегородской, на Гороховой. Все боятся, чтобы он не рассердился. Хотя от него ничего не должно зависеть, он только наводит справку, но мы знаем, что и его немилость много значит. Например, он две недели гонял мать, которая ни в одной тюрьме не могла найти арестованного сына. Когда она грохнулась в обморок, и другие стали умолять его еще раз посмотреть, — он поискал и нашел карточку.
— Карточки слиплись, — сказал он без особого конфуза. — Ну, гражданка, давай передачу!
Так двигалась очередь: двум — трем отказ, и они уходят убитые и растерянные; кому-то разрешили, и они радуются, как на Пасху. Передачу получают процентов двадцать пять, другие сидят на казенном пайке, в грязном белье, без малейшей вести от своих, как заживо погребенные. Запрещение передачи означает, кроме того, что следователь «жмет», добивается чего-то, изводит человека, — жуткий знак.
После разрешения в первом окне, процедура во втором проходила легче, но тоже не без риска и грубостей, так как и второму чекисту надо показать свою власть.
— Зачем мешок мокрый?
— Сырой оттого, что дождь идет.
— В следующий раз не приму.
И так — ко всякому пустяку. Тут моли, плачь, что хочешь делай — решения его безапелляционны. Хуже всех приходилось простым женщинам: им не втолковать всех строгостей, а чекист с ними не менее жесток.
Так каждую неделю — тайная радость, оплаченная смирением и унижением перед дикой, разнузданной силой, которая осуществляет «диктатуру пролетариата» ценою жизни лучших, культурных людей.
Chapter XIX
The voyage of the Beagle. Chapter XIX. Australia
Sydney Excursion to Bathurst Aspect of the Woods Party of Natives Gradual Extinction of the Aborigines Infection generated by associated Men in health Blue Mountains View of the grand gulf-like Valleys Their origin and formation Bathurst, general civility of the Lower Orders State of Society Van Diemen's Land Hobart Town Aborigines all banished Mount Wellington King George's Sound Cheerless Aspect of the Country Bald Head, calcareous casts of branches of Trees Party of Natives Leave Australia JANUARY 12th, 1836.—Early in the morning a light air carried us towards the entrance of Port Jackson. Instead of beholding a verdant country, interspersed with fine houses, a straight line of yellowish cliff brought to our minds the coast of Patagonia. A solitary lighthouse, built of white stone, alone told us that we were near a great and populous city. Having entered the harbour, it appears fine and spacious, with cliff-formed shores of horizontally stratified sandstone. The nearly level country is covered with thin scrubby trees, bespeaking the curse of sterility. Proceeding further inland, the country improves: beautiful villas and nice cottages are here and there scattered along the beach. In the distance stone houses, two and three stories high, and windmills standing on the edge of a bank, pointed out to us the neighbourhood of the capital of Australia. At last we anchored within Sydney Cove. We found the little basin occupied by many large ships, and surrounded by warehouses.
800 - 323 BC
From 800 to 323 BC
From the end of Greek Dark Ages c. 800 BC to the death of Alexander the Great in 323 BC.
Воспоминания кавказского офицера : I
Воспоминания кавказского офицера : I
При заключении Адрианопольского трактата, в 1829 году, Порта отказалась в пользу России от всего восточного берега Черного мор и уступила ей черкесские земли, лежащие между Кубанью и морским берегом, вплоть до границы Абхазии, отделившейся от Турции еще лет двадцать тому назад. Эта уступка имела значение на одной бумаге — на деле Россия могла завладеть уступленным ей пространством не иначе как силой. Кавказские племена, которые султан считал своими подданными, никогда ему не повиновались. Они признавали его, как наследника Магомета и падишаха всех мусульман, своим духовным главой, но не платили податей и не ставили солдат. Турок, занимавших несколько крепостей на морском берегу, горцы терпели у себя по праву единоверия, но не допускали их вмешиваться в свои внутренние дела и дрались с ними или, лучше сказать, били их без пощады при всяком подобном вмешательстве. Уступка, сделанная султаном, горцам казалась совершенно непонятною. Не углубляясь в исследование политических начал, на которых султан основывал свои права, горцы говорили: "Мы и наши предки были совершенно независимы, никогда не принадлежали султану, потому что его не слушали и ничего ему не платили, и никому другому не хотим принадлежать. Султан нами не владел и поэтому не мог нас уступить". Десять лет спустя, когда черкесы уже имели случай коротко познакомиться с русской силой, они все-таки не изменили своих понятий.
Обращение к абхазскому народу
Гамсахурдия З. 12 марта 1991
Дорогие соотечественники! Братство абхазов и грузин восходит к незапамятным временам. Наше общее колхское происхождение, генетическое родство между нашими народами и языками, общность истории, общность культуры обязывает нас сегодня серьезно призадуматься над дальнейшими судьбами наших народов. Мы всегда жили на одной земле, деля друг с другом и горе, и радость. У нас в течение столетий было общее царство, мы молились в одном храме и сражались с общими врагами на одном поле битвы. Представители древнейших абхазских фамилий и сегодня не отличают друг от друга абхазов и грузин. Абхазские князя Шервашидзе называли себя не только абхазскими, но и грузинскими князями, грузинский язык наравне с абхазским являлся родным языком для них, как и для абхазских писателей того времени. Нас связывали между собой культура "Вепхисткаосани" и древнейшие грузинские храмы, украшенные грузинскими надписями, те, что и сегодня стоят в Абхазии, покоряя зрителя своей красотой. Нас соединил мост царицы Тамар на реке Беслети близ Сухуми, и нине хранящий старинную грузинскую надпись, Бедиа и Мокви, Лихны, Амбра, Бичвинта и многие другие памятники – свидетели нашего братства, нашого единения. Абхаз в сознании грузина всегда бил символом возвышенного, рыцарского благородства. Об этом свидетельствуют поэма Акакия Церетели "Наставник" и многие другие шедевры грузинской литературы. Мы гордимся тем, что именно грузинский писатель Константинэ Гамсахурдиа прославил на весь мир абхазскую культуру и быт, доблесть и силу духа абхазского народа в своем романе "Похищение луны".
X. Жуткая ночь
Побег из ГУЛАГа. Часть 3. X. Жуткая ночь
Устроились на ночь, уснули, но вскоре я услышала, что муж стонет. Он сидел скрючившись, дрожал и стучал зубами. — Хоть бы как-нибудь согреться. Меня всего корчит от боли. Огня? Развести костер? Когда мы были где-то у границы? Немыслимо. Чем помочь? По дороге он потный пил воду из болотных колдобин. Тиф, воспаление брюшины? Решили разложить костер и сделать чай. Приспособить компресс. Отдыхать. Ждать, что будет за день. Если положение окажется безнадежным — тиф, перитонит, он это поймет сам. Оставаться с ним, пока он будет жив. Выход один. Если умрет, мне идти с мальчиком назад, потому что впереди мне не найти пути. Довести сына до лесорубов, проститься, послать его к ним, а самой скорей к реке и в воду. Мальчика, может, не убьют. Пока я так думала, приготовляясь к смерти, мужу как будто стало легче. Он задремал. Изредка стонал. Руки согрелись. Я боялась пошевелиться, хотя тело затекло, и ноги немилосердно жрали комары. Одолевала дрема и жутко было уснуть, как будто своей волей я могла спасти сына от воспаления на ноге, а мужа — от его непонятных, страшных болей.
Железный век
Железный век : период примерно с 1200 г. до н.э. по 800 г. до н.э.
Железный век : период примерно с 1200 г. до н.э. по 800 г. до н.э.
Оглавление
Карта материалов на Русском и других языках, использующих Кириллицу
Глава 6
Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919. Глава 6
Революция в марте (по старому стилю. – Примеч. пер.) заранее не планировалась. Гнев вывел людей на улицы Петрограда протестовать против безнадежной глупости правительства. Они вышли бунтовать, но не встретили никакого сопротивления и обнаружили, к своему удивлению, что совершили революцию. Пораженные неожиданной победой, массы людей стали искать руководителей и, разумеется, направились в Думу – единственную ветвь власти, избранную всенародным голосованием. До последнего дня думские лидеры не подозревали о таком повороте событий. Они одновременно и стремились погасить революционную волну, и пользовались уличными беспорядками в качестве средства вразумления правительства. Неожиданно они поняли, что русская монархия уходит в прошлое и что они востребованы в качестве ее преемников. Лидеры либеральных и радикальных оппозиционных партий без воодушевления встретили необходимость выбора между взятием в свои руки руля правления страной и попустительством ее дрейфу в сторону анархии. Лишь в министерстве внутренних дел предвидели общественную бурю, но сумасбродный Протопопов воспринимал сигналы об этом без всякой тревоги. Он считал, что открытый бунт даст повод для подавления его силой. Соответственно, полицию Петрограда вооружили армейскими пулеметами и приказали ей действовать без предварительного уведомления. Непосредственной причиной революции стал промышленный кризис. Заводские рабочие бастовали и устраивали уличные демонстрации, протестуя против нехватки продовольствия и несоответствия зарплаты и стоимости жизни.
Список фотографий
Короли подплава в море червонных валетов. Список иллюстраций. Список фотографий
XVIII. В гости к cook-y
Побег из ГУЛАГа. Часть 3. XVIII. В гости к cook-y
Финны торопились, но были очень заботливы: остановившись на ночлег, срубили несколько толстых лесин и поддерживали костер всю ночь. Вечером и утром накормили нас кашей. Порция была небольшая, но себе они оставляли еще меньше. На следующий день и дорога стала легче. Часто попадались нахоженные тропы, кострища, следы порубок. Пригорки были алыми от зрелой крупной брусники, в березовых рощах попадались кусты малины и красной смородины. Лошади с большими колокольцами на шее ржали — соскучились без хозяев. К полудню вышли на мощную, изумительно красивую реку. Масса шумящей воды, высокие скалистые берега, превосходный лес, — нельзя было не залюбоваться, хотя перевидали мы не мало. Идти было бы очень трудно, потому что крутые склоны были до самой воды завалены гранитами, но финны вывели из кустов припрятанную лодку и повезли нас вниз по реке. Путешествие это было не без сильных ощущений: чуть не каждую четверть часа мы попадали в пороги и приходили в себя, только вынырнув оттуда. Происходило это так: сначала слышался глухой шум воды впереди, выпучивались камни, лодку все быстрее и неудержимее тянуло в поток, еще момент — и вода словно вскипала, бурлила, клокотала, пенилась. Лодку, тоненькую, как если бы она была кожаной, несло дальше. От гула и рева воды можно было оглохнуть. Один финн греб изо всей силы, никуда не глядя, другой, на корме, управлял рулевым веслом, крича не своим голосом, вытягиваясь вперед, чтобы лучше видеть, и напрягаясь каждым мускулом. Как удавалось нам вылетать из этих камней, нагороженных в реке на человеческую погибель, не могу объяснить.
16. Про маленькие ушки большого зверя. КГБ и группа Дятлова: непредвзятый взгляд
Перевал Дятлова. Смерть, идущая по следу... 16. Про маленькие ушки большого зверя. КГБ и группа Дятлова: непредвзятый взгляд
Но почему это постановление родилось через 3 дня после приобщения к делу материалов радиологической экспертизы? Видимо, потому, что такой выход из создавшегося полоджения счёл оптимальным заказчик этой самой экспертизы. Он получил интересовавший его результат и решил от дальнейших работ по установлению причин гибели туристов отсечь всех посторонних. И тут самое время ответить на вопрос: а кто вообще мог предложить следователю Иванову, точнее, его руководству, провести радиологическую экспертизу одежды найденных в ручье трупов? В принципе, таковых инстанций может быть несколько, но наиболее вероятным кандидатом на роль "бдительного ока" представляется КГБ. И мы постараемся это доказать. Существует несколько косвенных доводов в пользу того, что Комитет Государственной Безопасности пристрастно следил за ходом поисковой операции в долине Лозьвы. И не только потому, что "Конторе" по статусу положено контролировать воинские коллективы, а потому, что в розыске пропавших туристов отечественная госбезопасность имела свой особый, скрытый от посторонних глаз интерес. В числе погибших туристов, напомним, был Георгий Кривонищенко, работавший в закрытом уральском городе Озёрске, носившем тогда неблагозвучное название Челябинск-40 ("сороковка"). Это был город атомщиков, построенный рядом с т.н. заводом №817, известном в последующие годы как ПО "Маяк". На шести реакторах этого завода осуществлялась наработка оружейного плутония, т.о. Кривонищенко был из разряда тех людей, кого в те времена называли "секретный физик" и притом произносили слова эти только шёпотом.
10. Новая версия следствия: Ахтунг! Ахтунг! Огненные шары в небе!
Перевал Дятлова. Смерть, идущая по следу... 10. Новая версия следствия: Ахтунг! Ахтунг! Огненные шары в небе!
А 31 марта произошло весьма примечательное событие - все члены поисковой группы, находившиеся в лагере в долине Лозьвы, увидели НЛО. Валентин Якименко, участник тех событий, в своих воспоминаниях весьма ёмко описал случившееся : "Рано утром было ещё темно. Дневальный Виктор Мещеряков вышел из палатки и увидел движущийся по небу светящийся шар. Разбудил всех. Минут 20 наблюдали движение шара (или диска), пока он не скрылся за склоном горы. Увидели его на юго-востоке от палатки. Двигался он в северном направлении. Явление это взбудоражило всех. Мы были уверены, что гибель дятловцев как-то связана с ним." Об увиденном было сообщено в штаб поисковой операции, находившийся в Ивделе. Появление в деле НЛО придало расследованию неожиданное направление. Кто-то вспомнил, что "огненные шары" наблюдались примерно в этом же районе 17 февраля 1959 г. о чём в газете "Тагильский рабочий" была даже публикация. И следствие, решительно отбросив версию о "злонамеренных манси-убийцах", принялось работать в новом направлении. Не совсем понятно, какую связь хотели обнаружить работники прокуратуры между светящимся объектом в небе и туристами на земле, но факт остаётся фактом - в первой половине апреля 1959 г. Темпалов отыскал и добросовестно допросил ряд военнослужащих внутренних войск, наблюдавших полёт светящихся небесных объектов около 06:40 17 февраля 1959 г. Все они находились тогда в карауле и дали непротиворечивые описания наблюдавшегося явления. По словам военнослужащих, полёт таинственного объекта был хорошо виден на протяжении от восьми (минимальцая оценка) до пятнадцати (максимальная) минут.