VII. Советская канитель
— Гражданочка, не знаю, как звать-то тебя, — тихонько окликнула меня хозяйка. — Прости за беспокойство. Пойди в милицию, пропишись. Тут недалеко. Как не пропишешься, гляди, ночью гепеу и окажется. Им только это и надо, этим живут. Насчет комнаты не сказывай, скажи, в кухню, мол, пустили, по знакомству. Городские-то на нас обижаются, исполкомские, значит, зачем их на квартиры к себе не пущаем, а приезжающих пущаем. А что за корысть их пущать: грязь да пьянство. Платы тоже не жди: три рубля на месяц от силы дадут.
Я вышла опять в этот неприютный поселок. Улица была пуста. Изредка проходил гепеуст в долгополой шинели кавалерийского образца, затянутый и вылощенный. У винной лавки стояла очередь: люди непрерывно толкались и ругались.
— Обрадовались винищу-то! — бросила им, проходя мимо, ворчливая старуха.
— Эй, бабка, становись в хвост!
— Всем дают без карточек, не хлеб!
— Попостились. Один гепеустский трактир торговал, наживался.
— Потому рюмочками торгует, небось на казенную литровку — две наживает. Да закуска — без закуски тоже не бери.
— Гепеу на то, совбаре.
— Бар-то старых поморы не знали, теперь новых послали. В очереди, местами уже подвыпившей, стало шумнее и злее. Рослый гепеуст, стоявший на посту вместо милиционера, сделал несколько шагов по направлению к очереди. Все мгновенно стихло, будто люди подавились собственными словами, и только один буркнул вслед отходившему гепеусту:
— Учуял, собака!.. Мало тебе заключенных?
Пошла дальше, в милицию. Двери полы, как говорят здесь с презрением, то есть открыты нараспашку, хотя милиция заняла один из самых «справных» домов. На лестнице окурки, грязь. В коридоре — грязь, темно. Надписи ни одной нет. Знакомая советская картина. За столом сидит чахлый, желтый чинуша. Кладу перед ним гепеустовское разрешение на свидание, так как все личные документы у меня отобраны.
— Пропишите, пожалуйста.
— Разрешение есть? — спрашивает он грозно.
— Какое еще разрешение? — я зла и держу себя вызывающе.
— На наем комнаты.
— Никакой комнаты я не нанимала, остановилась в кухне у знакомой.
— Принесите разрешение.
— Откуда?
— Стол пять.
— Какой тут стол пять, когда я у вас и второй комнаты не вижу.
— Рядом сюда пройдите, — говорит чинуша вежливее, сбитый с толку моим дерзким тоном.
Здесь, как и в ГПУ, все посетители держат себя униженно-просительно.
В соседней комнате сидит молодой человек начальнического вида — кожаная куртка и портфель.
— Дайте мне разрешение на прописку, — говорю я тем же злым, дерзким тоном.
— Мы не разрешаем приезжим нанимать комнаты в городе; для этого есть гостиница.
— Двенадцать рублей в сутки? Зарабатываю сто двадцать рублей в месяц и содержу ребенка.
— Я не дам вам разрешения, гражданка, — кричит он.
— Я обращусь за разрешением в ГПУ, — отвечаю я надменно. «В мелочах и то сволочи, — думаю я. — Привыкли, чтоб просили, кланялись вам. Не буду. Ненавижу всю эту канитель, когда кругом одни бумажки, разрешения, придирки».
Столоначальник в кожаной куртке, не понимая причин моей дерзости, берет мою бумажку и ставит визу, по которой меня прописывают. То, что я ухожу, даже не поблагодарив его, еще больше убеждает его в том, что я обладаю каким-то весом. В этой стране произвола каждый боится, что другой может ему напакостить, и не понимает, что нахальство может происходить и от того, что людям больше нечего терять, когда они дошли до точки.