Глава 28

К середине ноября 1919 года офицеры и солдаты Северо-западной армии были интернированы в Эстонии. Хотя недостаток видения перспективы не позволял нам четко представлять истинные причины поражения белых, все понимали, что гражданская война заканчивается. Естественным следствием этого было наше полное физическое, духовное и эмоциональное истощение. Не осталось ничего, кроме острого чувства одиночества и отчаяния.

Солдаты Белой армии не надеялись больше увидеть свои дома и семьи. Они превратились в пленников на чужой, враждебной территории без всяких перспектив обрести более приемлемые условия, поскольку не имели ни транспортных, ни денежных средств и нигде не были желанными гостями. Свое новое положение особенно отчетливо мы осознали в день отбытия англичан.

Оставаться им не было никакого смысла: война закончилась. Они стремились домой и получили приказ отбыть на родину. Когда же мы собрались на вокзале, чтобы проводить их, от дружелюбия, взаимопонимания, сложившегося в течение нескольких месяцев нашего сотрудничества, не осталось и следа. Расставание проходило в атмосфере неловкости и сдержанности. Сознание того, что они нас бросают, заставляло англичан чувствовать себя весьма неловко, мы же безмолвно стояли и смотрели, как они садятся на поезд, увозящий их в нормальную жизнь. Когда поезд скрывался в отдалении, мы бросили прощальный взгляд на громоздкие силуэты танков, высившиеся на фоне западного небосклона.

Обида жгла наши души, когда мы вернулись к своей убогой неопределенной жизни в казармах. Люди пали духом. У нас не было никаких дел, нечем было занять и свой мозг. Постепенно вызревало убеждение, что в наших несчастьях виновно командование, что союзники нас обманули, а эстонцы предали. Это убеждение еще более окрепло, когда советская Россия и Эстония начали мирные переговоры.

В начале ноября делегации вновь образовавшихся республик Балтии и Советов встретились в Юрьеве, чтобы обсудить условия мира. Советские дипломаты более всего обращали свою критику в сторону Эстонии, однако, несмотря на многие препятствия, было подписано соглашение о перемирии, что само по себе явилось признанием независимости Эстонии. В ходе дальнейших переговоров вопрос о присутствии на их территории белых стал головной болью для эстонцев. Советская Россия решительно потребовала от Эстонии освободиться от белых и исключить присутствие всякой антисоветской военной организации в пределах эстонской территории.

В то время как проходили переговоры в Юрьеве, в лагерях белых вокруг Нарвы распространялись тревожные слухи. Один из них, казавшийся наиболее достоверным, состоял в том, что эстонские власти согласились передать остатки личного состава Северо-западной армии в руки красных. Солдаты спали с оружием в руках и поклялись, что без боя не сдадутся.

Эстонцы, со своей стороны, усматривали в русских белогвардейцах единственное препятствие к постоянному миру и выказывали свое раздражение в мелочных придирках. Русским офицерам и солдатам на улицах Нарвы приходилось постоянно держаться настороже. Слонявшиеся по городу эстонские солдаты не упускали возможности послать в адрес любого русского военного какую-нибудь колкость, а то и проклятие или оскорбление. Компании эстонцев обступали одиноких русских прохожих, сталкивали их с тротуара и избивали, если те пытались сопротивляться. Однако белогвардейцы, прошедшие испытания революцией и гражданской войной, не собирались сносить это молча. Они ходили в Нарве группами в 10–15 человек с ружьями и ручными гранатами, готовые применить их в случае провокации. Бывало, уличные ссоры превращались в настоящие бои с участием сотен людей и применением пулеметов и бронемашин. Для русских нервное напряжение спорадических стычек сменялось периодами глубокого уныния.

В каждом русском жило одно горячее стремление: покинуть ненавистную Нарву. Белые офицеры задумали пробиться через страны Балтии в Польшу, а оттуда в Крым. Сколь бы ни казался такой план фантастическим, это была единственная возможность вырваться из заточения.

В этот период общего уныния неожиданно вышел приказ, сильно взбудораживший танковый батальон: нас переводили в другое место с определением нового задания. Британские офицеры отбыли морем, оставив танки эстонской армии. Нам дали задание обучать эстонские экипажи. Оно не вызывало энтузиазма по многим причинам, но ничто не могло испортить нам настроение, когда мы, наконец, сели в поезд и покинули Нарву, которая для всех нас стала символом рухнувших надежд.

Пунктом нашего назначения был порт Балтийский, расположенный на морском побережье примерно в 20 милях западнее Ревеля. До революции это была база подводных лодок с приличным армейским гарнизоном, но с обретением Эстонией независимости город утратил свое стратегическое значение, его население сократилось. Выйдя из поезда, мы очутились в сонной, продуваемой ветрами деревне с широкими пустынными улицами. В разных местах высились большие пустые здания, служившие напоминанием того, что порт Балтийский когда-то знавал лучшие дни.

Вскоре после нашего прибытия пошел снег. Я ежедневно совершал прогулки по пляжу, вдыхая морозный зимний воздух, прислушиваясь к завыванию холодного морского ветра, прикрывая глаза ладонью от слепящей белизны льда. Огромное белое пространство вокруг наполняло мою душу чувством одиночества. Казалось, нас высадили на необитаемый остров, окруженный океаном снега.

После беспокойной, враждебной Нарвы порт Балтийский выглядел обителью спокойствия. Сильный мороз мешал нашим занятиям по подготовке танковых экипажей, за исключением одного-двух часов в день, остальное время мы использовали по своему усмотрению. Вынужденный отдых давал возможность вспомнить о прошлом и подумать о будущем.

Не одним долгим вечером я тщетно пытался найти ответ на вопрос о том, что же делать мне самому. Инструктаж эстонцев мог продлиться лишь до лета. После этого каждый военнослужащий должен выбрать место проживания и искать средства существования. Попытка белогвардейца вернуться в Россию была равносильна самоубийству, но никому из нас не хотелось жить в другом месте. Мысль остаться в Эстонии, где ненавидели все русское, казалась непереносимой. Не более привлекательной казалась идея воспользоваться гостеприимством моих финских родственников. С другой стороны, я не имел возможности эмигрировать в какую-либо из стран Запада, преодолеть барьеры, воздвигнутые на пути русских белоэмигрантов.

Чем больше я размышлял, тем больше отдалялся от решения своей проблемы. Ничего не оставалось, как принять ситуацию такой, какой она была. Мои товарищи пришли к такому же выводу, мы жили, не планируя будущего.

Большинство офицеров танкового батальона жили в казармах, некоторые снимали комнаты в частных домах. Мне хотелось найти свой угол, и, осмотревшись, я решил снять комнату на втором этаже одного частного дома. Хозяйка – вдова с двумя детьми – согласилась предоставить мне жилище скорее из соображения не оставлять комнату свободной, предупредить действия эстонских властей, которые, видимо, были вправе использовать незанятую жилую площадь в своих целях.

Мебель включала кровать, стол, два убогих стула и шаткий металлический умывальник в углу. Второй этаж не обогревался, и морозными ночами вода в мойке замерзала. Однако здесь имелось два бесспорных достоинства: уединенность и чистое постельное белье.

Когда мне хотелось побыть одному, я запирал дверь на ключ и лежал в кровати, устремив взгляд в темноту. Вскоре, однако, мне это надоело, и я стал искать общения. Как правило, всегда можно было развлечься игрой в бридж или покер в казармах. Порой мы предавались более изысканным развлечениям.

31 декабря 1919 года было решено отпраздновать наступление Нового года. Когда же мы собрались в темной, холодной, прокуренной комнате, праздничное настроение покинуло нас. Невольно мысли всех присутствующих обратились к покинутым семьям. Воспоминания перенесли нас в то время, когда новогодний праздник отмечался дома в веселой дружеской компании. Нынешнее же празднество выглядело жалким и унылым. С приближением Нового года каждый молчаливо признавал, что его сокровенные пожелания никогда не исполнятся.

Даже старые милые песни звучали натужно и искусственно. В отчаянии мы обратились к строю бутылок, помеченных этикетками с черепом и костями, а также надписями: «Яд – древесный спирт». Это пойло, а также ряд бутылок с плохо очищенной водкой составляли единственно доступные напитки. Мы доводили их до уровня пригодности к употреблению путем фильтрации через вату и разбавления водой, но это не улучшало их вкус и не ослабляло их действие.

После первых двух стаканов в голове у меня все перемешалось, очертания предметов стали двоиться и троиться. В полночь мы встрепенулись и под произнесенный тост опрокинули в себя новые порции спиртного. Я тотчас почувствовал, что больше не выдержу присутствия в этой комнате. Нетвердой походкой я двинулся на улицу и глотнул свежего зимнего воздуха. Холод на удивление быстро прочистил мне мозги, но когда я попытался идти, то начал скользить, упал и не смог подняться на ноги. Инстинкт подсказывал, что я замерзну, если останусь снаружи. Мобилизовав силы, я пополз по снегу, работая руками и коленями. Жесткий ледяной наст царапал запястья над рукавицами, и это подгоняло меня.

Не имею представления, сколько потребовалось времени, чтобы доползти до своего дома, но когда я открыл глаза в первый день Нового года, то обнаружил себя в кровати под одеялом, дрожащего от холода. Руки и ноги не гнулись, я чувствовал боль в каждом суставе. Я не смог явиться на службу, и навестить меня зашла батальонная медсестра. Я попытался убедить ее, что подвергся внезапному приступу ревматизма, но она, негодующе фыркнув, сказала:

– Ваш ревматизм подозрительно пахнет древесным спиртом!

Болезненная скованность удерживала меня в кровати два-три дня, но затем все признаки болезни исчезли. В первый же раз, когда я вышел на прогулку, состоялось знакомство, положившее конец моему уединению. Поздно вечером, проходя мимо вокзала, я увидел девушку с чемоданом в руке, стоявшую на углу. Я остановился и спросил, могу ли быть ей чем-нибудь полезен. Она сказала, что ожидает поезд на Ревель. Зная, что до утра поезда не будет, я предложил девушке провести это время в моей комнате. Она согласилась, и мы провели там три дня.

У девушки был певучий голос и экзотическая, запоминающаяся внешность. Своего имени она мне не сообщила, я узнал от нее только о том, что ее мать владела ателье в Ревеле. Я назвал ее Трилби, а когда по ее просьбе коротко пересказал ей роман Дюморье (Джордж Луи Палмелла Бюссон (1834–1896) – английский писатель, автор романа «Трилби» о натурщице-ирландке. – Примеч. пер.), она пришла в восторг.

После первого визита Трилби часто меня навещала. Это происходило всегда неожиданно. Порой проходило три-четыре дня без какой бы то ни было весточки, затем она появлялась вновь. Я оставлял девушку в своей комнате утром и заставал ее на месте по вечерам.

Трилби неизменно привозила с собой запас виски или джина. После нескольких глотков она гасила керосиновую лампу и просила, чтобы я подробнейшим образом рассказывал о самых жутких сценах, которые я наблюдал во время войны. Ее не интересовали какие-либо истории о жизни на войне – она хотела услышать подробности того, как истекают кровью раненые, как разрывается на куски человеческая плоть, как выглядят окровавленные обезображенные тела.

Моя память сохранила массу таких жутких впечатлений, которые до поры я не осмеливался вспоминать даже про себя, но Трилби вытягивала их из меня. Она сидела на кровати, положив подбородок на колени, беспрерывно дымя сигаретой и глядя на меня золотисто-красными глазами. Когда я вспоминал о чудовищных сценах, силясь заставить Трилби почувствовать их ужасную суть, мне казалось, что я погружаюсь в кровавую атмосферу и не выберусь оттуда никогда.

После посещений Трилби ежедневная рутина служила средством успокоения. Работа занимала не все наше время, но контактов с посторонними людьми у нас не было. Отношения с эстонскими офицерами, которые служили в этом уединенном месте, носили сдержанный и официальный характер, но на время мы утратили ощущение, что являемся незваными гостями в чужой стране.

Жестокая реальность неожиданно напомнила о себе, когда в порт из Ревеля прибыли на шумный пикник эстонские матросы. Вспыльчивые, а порой откровенно буйные, они сошли с поезда, сквернословя и покачиваясь от выпитого. Вид русских белогвардейцев, мирно устроившихся в заштатном эстонском городке, привел их в ярость. Через полчаса после прибытия матросов на улице уже бушевала драка, но налетчики оказались в невыгодном положении. Они сильно уступали нам в численности, и местной полиции не стоило труда их утихомирить. Некоторые из них были заперты в караульном помещении, другие посажены в следующий поезд и отправлены обратно в Ревель. Когда паровоз отъезжал от станции, матросы грозили кулаками и ругались: они обещали вернуться с подкреплением и отомстить за все.

Больше о них никто не вспоминал, об инциденте скоро забыли. Мы с головой окунулись в подготовку к важному событию – благотворительному концерту и балу, которые устраивали эстонцы из танкового батальона. Все русские офицеры получили официальные приглашения, и большинство решилось их принять. Многие из нас забыли о существовании музыки и танцев. Мы мечтали о возможности снова закружиться в вальсе под звуки военного оркестра. Каждый мечтал о предстоящем удовольствии, но по мере приближения бала до нас стали доходить тревожные слухи.

Поговаривали, что эстонские матросы решили использовать вечер танцев для выполнения своей угрозы. Сначала мы сочли это выдумкой, но слухи упорно продолжали циркулировать, и, когда наступил долгожданный день, сомнений в их подлинности не осталось. В полдень на улицах города появились толпы эстонских матросов, в воздухе запахло грозой.

Двое моих друзей и я решили проводить на бал племянницу одного из офицеров. Я чувствовал себя элегантным в свежеотутюженном мундире, однако оказался настолько наивен, что оставил маузер дома. По пути к дому девушки я по привычке заглянул в казарму. Солдаты сидели на койках, усердно прочищая стволы винтовок. В ответ на мой вопрос о причине этого один из солдат сказал с улыбкой:

– Эстонские матросы обещают неприятности, мы хотим быть во всеоружии.

Я постарался успокоить их, но, как только направился к двери, один юный солдат подошел ко мне со словами:

– Надеюсь, вы хорошо развлечетесь, но, если понадобится, зовите нас. А еще лучше – возьмите с собой это.

Незаметно он сунул в карман моего кителя пару яйцевидных ручных гранат. Несмотря на то что во время революции я был свидетелем и более комичных ситуаций, идея посещения танцев с револьвером и гранатами показалась мне абсурдной. Однако солдат был так серьезен, что спорить я не стал.

До дома девушки я дошел без приключений, и отсюда мы вчетвером прибыли в зал ратуши как раз в то время, когда начался концерт. Кроме большого числа военных моряков в голубых мундирах, ничего необычного я не заметил. Испытав облегчение оттого, что обстановка спокойна, мы настроились получить удовольствие от представления. Когда в конце первой части перед антрактом зажегся свет, мы стали изучать лица людей, которые оставались в зале. Эстонские офицеры, капельдинеры, ходили взад и вперед по проходам между рядами; казалось, что ситуация полностью ими контролировалась.

Неожиданно огромный коренастый матрос, сидевший близ центрального прохода, выругался и без всякого повода схватил за погон русского офицера, занимавшего место перед ним. Кто-то стал кричать, эстонские офицеры бросились к буяну, и в зале началась суматоха.

В десятке мест возникли стычки, но матросам не удалось захватить нас врасплох. Еще до осуществления планов мести они были выдворены из зала совместными усилиями эстонских и русских офицеров. Посреди всеобщего возбуждения распорядитель зала встал со своего кресла и объявил, что ввиду непредвиденных обстоятельств оставшаяся часть концертной программы откладывается и немедленно начинаются танцы.

Пока половина офицеров участвовала в драке с матросами на широкой лестнице, ведшей на нижний этаж, другая половина освобождала зал от переносных стульев. Музыканты заняли свои места; шум и ругательства потонули в чудной мелодии вальса. Матросы вновь и вновь пытались оттеснить людей, охранявших дверь в зал, но каждый раз их попытки терпели неудачу. Под пронзительные вопли матросов их спускали по ступенькам каменной лестницы вниз. В танцевальном зале пары скользили и кружились, будто ничего необычного не происходило. Обернувшись, я заметил через плечо, как эстонский офицер методично бил рукояткой револьвера по голове разбушевавшегося матроса. Я постарался избавить девушку от неприятной сцены.

Когда матросы убедились, что лобовые атаки обходятся им дорого, то прекратили драку. Зловещее затишье, установившееся в здании, было нарушено глухими щелчками выстрелов и звоном бьющегося стекла – толпа стреляла с улицы по освещенным окнам. С минуту участники танцев паниковали, но вскоре выяснилось, что стрельба под таким углом не причинит вреда. Серьезную опасность представляли разлетавшиеся осколки стекла. Стараясь не обращать внимания на шум, танцующие пары переместились ближе к внутренней стене зала и возобновили прерванное кружение в вальсе. Беспорядочная стрельба продолжалась три четверти часа, но лишить участников праздничного настроения не удалось. В перерывах между танцами люди менялись местами: те, кто дежурил на лестнице, входили внутрь зала, а те, кто раньше танцевали, выходили покурить и подежурить с пистолетами в руках.

С приближением полуночи шум на улице явился предупреждением, что следует ждать нового нападения. Лестницу заставили столами и креслами, и все приготовились к предстоящему штурму. Вдруг воздух прорезала пулеметная очередь, за которой последовали дикие вопли и разрывы ручных гранат. Во тьме под окнами шел бой. Постепенно шум затих, входная дверь в здание распахнулась, и у подножия лестницы показались знакомые лица: русские солдаты покинули казармы и рассеяли толпу матросов с помощью небольшого подразделения эстонской военной полиции. Когда через час мы шли по пустынным, заснеженным улицам, вокруг стояла тишина, городок погрузился в сон.

С окончанием этого происшествия наша жизнь пошла по-прежнему. После бала между русскими и эстонскими офицерами танкового батальона возникло некоторое взаимопонимание, но в остальном никаких перемен не произошло.

В феврале дни значительно удлинились. Яркое, теплое полуденное солнце возвестило о наступлении весны и напомнило о том, что пора подумать о будущем. Через несколько недель танки надлежало передать эстонцам, и каждый русский в батальоне попадал в неопределенное положение. У многих из нас решение созрело само собой, когда мы неожиданно узнали о содержании конфиденциального сообщения из Ревеля.

Один из кораблей готовился отплыть на Запад. Русские морские офицеры из Эстонии приглашались на службу. О порте назначения и дате отплытия не упоминалось, всех предупредили, что о миссии корабля не должна знать ни одна живая душа. Несколько моих друзей из танкового батальона немедленно приняли приглашение, но текст записки содержал такие неопределенные и озадачивающие формулировки, что у меня не было к ней доверия. Я остался в порту Балтийский. Не хотелось позволить ложным надеждам снова нарушить мою ставшую уже привычной апатию.

Через два дня я сидел в своей комнате, угрюмо вглядываясь во тьму за окном. Хотя я был убежден, что вряд ли кто-то озаботится предоставлением нам транспортного средства для отъезда из Эстонии, эта мысль прочно засела в моем сознании. Комната казалась еще более холодной, а голые стены – еще более убогими, чем обычно. Я опасался нового визита Трилби и очередной ночи на грани умопомешательства. Перспектива провести остаток своей жизни в забытом богом эстонском поселке обратила мое беспокойство в слепую ярость. Я запаниковал, когда понял, что лишаю себя единственного шанса на бегство отсюда.

Взяв фуражку, я сбежал по ступенькам лестницы и бросился на поиски командира. Его несколько озадачило изменение моих планов, но он дал разрешение на отъезд, свое благословение и три с половиной сотни марок из специального фонда. Очередной поезд отбывал из порта Балтийский в пять утра. Я провел остаток ночи в нанесении прощальных визитов. В 4 часа я вернулся в свою комнату для сбора своих скудных пожитков. Собравшись уходить, я сообщил хозяйке дома, что уезжаю, и выслушал в ответ ее пожелания удачи, высказанные дрожавшим, испуганным голосом. Через несколько часов я явился к капитану тральщика «Китобой», пришвартованного к пристани в Ревеле.

У «Китобоя» было славное прошлое. Списанный командованием Императорского российского флота, он всю войну прослужил минным тральщиком Балтийского флота. «Китобой» был свидетелем революции и вместе с другими кораблями оставил Гельсингфорс, чтобы избежать захвата немцами и финнами. Под властью большевиков корабль, один из немногих, оставался в строю. Весной 1919 года командование красных послало его патрулировать один из квадратов акватории Финского залива. Офицеры искусно подготовили мятеж и увели корабль в порт. Во время Гражданской войны он представлял всю военно-морскую мощь Северо-западной армии. В холодное февральское утро, когда я обнажил голову в традиционном русском приветствии и шагнул на борт «Китобоя», в голову пришло осознание того, что это был последний корабль, несущий в балтийских водах боевой стяг Андрея Первозванного.

Команда «Китобоя» состояла из 27 русских морских офицеров. С ними я прежде встречался и потому чувствовал себя вполне комфортно. Через полчаса мне объяснили причины секретности, сопровождавшей наши приготовления, я осознал в полной мере трудность задачи, стоявшей перед капитаном.

Эстонские власти считали себя законными наследниками имущества России в пределах границ республики и стремились завладеть «Китобоем». Но они не хотели произвести неблагоприятное впечатление на представителей союзников в Ревеле и поэтому не предпринимали до сих пор попыток захватить корабль и освободиться от русской команды. Кроме того, они, очевидно, не видели оснований спешить. Артиллерийские батареи острова, сторожившие подходы к порту, а также два современных эсминца, способные легко догнать тихоходный тральщик, служили гарантией невозможности увести «Китобой». В качестве последней меры предосторожности у сходней поставили эстонского солдата следить за малейшими признаками подозрительных действий на борту корабля.

Через день после моего прибытия капитан «Китобоя» получил важные вести. Оба эстонских эсминца приступили к чистке котлов и не могли выйти в море в течение 12 часов. Капитан решил воспользоваться благоприятным случаем.

До захода солнца мы готовились к побегу. Чтобы не привлекать внимания эстонского часового, на палубе не разрешалось появляться более чем пяти членам команды одновременно. С наступлением темноты всей команде было приказано спуститься в трюм, поэтому посторонний наблюдатель не заподозрил бы, что корабль готовится к отплытию.

В двенадцать ночи на пристани появился человек в плаще. Прогуливаясь, он задержался у сходней. Казалось, это был капитан британской армии, вышедший на прогулку в вечерние часы. Эстонский солдат переключил все свое внимание на него. Британец ответил на приветствие эстонца и вступил с ним в дружеский разговор. С полчаса собеседники стояли у неподвижного корабля, общаясь на смеси английского и русского языков. Затем британский капитан зевнул, потянулся и попросил указать дорогу к ближайшему ресторану. Эстонец объяснил, что не должен покидать свой пост, но нарушит приказ, чтобы помочь офицеру-союзнику. Они удалялись, и их голоса звучали все глуше. «Спящий» корабль мгновенно ожил. С десяток фигур-призраков выскочило на палубу, корабль отдал швартовы и направился в море.

Без единого сигнального огня судно бесшумно заскользило по чернильной поверхности моря. Пока «Китобой» медленно продвигался по узкому проливу под жерлами орудий на острове, я сидел на палубе за люком. Затаив дыхание, мы ждали, что в любую минуту артиллерийский грохот взорвет тишину. Между тем мрачные громады волн одна за другой отступали за корму.

Наконец Эстония осталась позади, лишь как череда мерцающих огней на горизонте. «Китобой» вышел в открытое море, и, хотя непосредственная угроза отступила, мы продолжали поглядывать на корму, опасаясь погони. Ночью пришвартовались в Либаве (до 1917 года название латышского порта Лиепая. – Примеч. пер.).

Мы сокрушенно оглядывали панораму русского города, оказавшегося в руках новых хозяев. Латвийские власти питали острую враждебность ко всему русскому. На главной улице города моряки британского эсминца играли в футбол, не беспокоясь о безопасности пешеходов.

Капитан «Китобоя» рассчитывал постоять в Либаве несколько дней, но на следующее утро, когда мы закончили погрузку угля на корабль, дружески настроенный офицер-француз предостерег его: латвийские власти, одержимые желанием владеть собственным флотом и настроенные в отношении российской собственности так же, как и эстонцы, приказали захватить корабль.

С «Китобоя» направили посыльных, чтобы собрать членов экипажа, сошедших на берег. Через час напряженного ожидания, как раз когда последний член экипажа вернулся на борт корабля, мы услышали топот сапог: это многочисленный отряд латышских солдат с ружьями наперевес направлялся к нашему судну.

Капитан находился в каюте, но вахтенный взял ситуацию под контроль. Раздались отрывистые звуки команды, несколько человек бросились к орудию на корме, сдернули чехол и приготовились к стрельбе, другие выкатили на капитанский мостик с правого борта два пулемета. Латышские солдаты отступили за гору ящиков и мешков на пристани. Очевидно, они не ожидали сопротивления, но, когда пришли в себя от изумления, от «Китобоя» их уже отделяли три сотни футов сверкающей водной поверхности. Снова мы избежали захвата корабля без единого выстрела.

Рано утром следующего дня мы подошли в густом тумане к побережью Швеции. Весь день двигались на юго-запад. Когда на морскую поверхность спустилась тьма, мы увидели яркие огни Копенгагена.

Upper Paleolithic

Upper Paleolithic : from 50 000 years before present to 12 000 BC

Upper Paleolithic : from 50 000 years before present to 12 000 BC.

VI. «Сожги все»

Побег из ГУЛАГа. Часть 1. VI. «Сожги все»

Счастливых было пять — шесть лет. В 1925 году правительство «просчиталось» и не получило той массы хлеба, которую должно было доставить крестьянское хозяйство. Этот класс, трудолюбивый, но собственнический и упрямый, почувствовал себя хозяином земли, добытой революцией. Правительство сочло, что крестьяне стали поперек пути «развития социализма» и что их надо уничтожить как класс. Борьба, которую социалистическое правительство повело с основным огромным классом России, приняла такие ужасающие размеры, что картины «мировой бойни», как большевики называли мировую войну, потускнеют, если рядом с ними поставить образ разгромленного крестьянского народа. До городов докатывались только отзвуки, которые сказались грозно уже в 1929 году: ограничение питания, система карточек, непомерный рост цен на рынках, падение курса денег, исчезновение из обращения самых простых предметов, как бумага, стекла, гвозди, веревки, обувь, одежда, — всего. — Второй голод. Подохнуть бы, один конец! — говорили кругом. Возобновились массовые аресты, сначала так называемых «спекулянтов» и «валютчиков», то есть людей, у которых находили хотя бы более трех рублей серебром, не говоря уже о золотых вещах, как будто в этом была причина расстройства экономики, затем — «спецов».

1939 - 1945

From 1939 to 1945

World War II from 1939 to 1945.

3. Продажа

Записки «вредителя». Часть IV. Работа в «Рыбпроме». Подготовка к побегу. 3. Продажа

Жизнь моя в концентрационном лагере складывалась необыкновенно удачно. Мне как-то непонятно везло. Множество весьма квалифицированных специалистов не попадало в лагере на работу по своей специальности — я был назначен, через месяц по прибытии в лагерь, на должность ихтиолога; через два месяца после этого послан в длительную и совершенно необычную для лагеря «исследовательскую» поездку, тогда как огромное большинство годами сидели, ничего не видя, кроме казарм и помещения, в котором им приходилось работать. Мне было разрешено, ровно через шесть месяцев по прибытии в лагерь, свидание с женой и сыном. Наконец, не прошло и двух месяцев после отъезда жены, как у меня была вновь крупная удача — меня «продали», или, точнее, сдали в аренду на три месяца. Продажа специалистов, широко применявшаяся в концентрационных лагерях в период 1928–1930 годов, была прекращена в начале 1931 года. Все проданные специалисты были возвращены в концентрационные лагеря. Видимо, это было общее распоряжение центра, вызванное проводившейся в 1930 году за границей кампании против принудительного труда в СССР. За время моего пребывания в концентрационном лагере в 1931 и 1932 годах я знаю только три случая продажи специалистов из Соловецкого лагеря. Осенью 1931 года был продан один юрист на должность консультанта в государственное учреждение в Петрозаводск, и я, совместно с ученым специалистом по рыбоведению К.

The voyage of the Beagle

Charles Darwin, 1839

Preface I have stated in the preface to the first Edition of this work, and in the Zoology of the Voyage of the Beagle, that it was in consequence of a wish expressed by Captain Fitz Roy, of having some scientific person on board, accompanied by an offer from him of giving up part of his own accommodations, that I volunteered my services, which received, through the kindness of the hydrographer, Captain Beaufort, the sanction of the Lords of the Admiralty. As I feel that the opportunities which I enjoyed of studying the Natural History of the different countries we visited, have been wholly due to Captain Fitz Roy, I hope I may here be permitted to repeat my expression of gratitude to him; and to add that, during the five years we were together, I received from him the most cordial friendship and steady assistance. Both to Captain Fitz Roy and to all the Officers of the Beagle [1] I shall ever feel most thankful for the undeviating kindness with which I was treated during our long voyage. This volume contains, in the form of a Journal, a history of our voyage, and a sketch of those observations in Natural History and Geology, which I think will possess some interest for the general reader. I have in this edition largely condensed and corrected some parts, and have added a little to others, in order to render the volume more fitted for popular reading; but I trust that naturalists will remember, that they must refer for details to the larger publications which comprise the scientific results of the Expedition.

Борьба за Красный Петроград

Корнатовский, Н.А.: Л., изд-во «Красной газеты», 1929

В истории Октябрьской революции и гражданской войны в России Петроград занимает исключительное место. Первый коллективный боец в дни великого Октября - Петроград приобрел себе славу и первого героического города в годы тяжелой, изнурительной гражданской войны. В фокусе ожесточенной борьбы за Петроград символически отразились начало и конец классового поединка в России. Корниловское наступление на Петроград в августе - сентябре 1917 г., явившееся походом буржуазно-помещичьей контрреволюции против революционного пролетариата России, знаменовало собой начало кровопролитной гражданской войны. Это наступление было ликвидировано прежде, чем смогло вылиться в определенные реальные формы. Последняя попытка белой гвардии завладеть Петроградом в октябре 1919 г., совпавшая по времени с переходом в решительное наступление на Москву южной контрреволюции, была уже по существу агонией белого дела, ее предсмертными судорогами и увенчалась победой пролетарской революции. Непосредственно на Петроградском фронте была одержана победа не столько над отечественной контрреволюцией, сколько над вдохновлявшей ее мировой буржуазией. Империалистическая политика стран-победительниц в мировой войне получила серьезный удар на северо-западе России, - удар, предвосхитивший победу Советов на всех фронтах гражданской войны.

Search results

Search results page

Таблица 1

«Шнелльботы». Германские торпедные катера Второй мировой войны. История создания. Тактико-Технические Элементы Германских торпедных катеров S постройки 1930-1945 г.г. : Таблица

Тактико-Технические Элементы Германских торпедных катеров S постройки 1930-1945 г.г. S-1 S-2 - S-5 S-6 - S-9 S-10 - S-13 S-14 - S-17 S-18 - S-25 S-30 - S-37, S-54 - S-61 S-26 - S-29, S-38 - S-53, S-62 - S-138 S-139 - S-150, S-167 - S-169, S-171 - S-227 S-170, S-228, S-301, S-307 S-701 - S-709 Год вступления в строй 1930 1932 1933-1935 1935 1937-1939 1938-1939 1939-1941 1940-1943 1943—1945 1944-1945 1944-1945 Водоизмещение стандартное/полное, т 39,8/51,6 46,5/58 75,8/86 75,6/92 92,5/105,4 92,5/112 78,9/100; Для S-54 - S-61: 82/102 92,5/112 100/117; c S-171: 105/122; с S-219: 107/124 99/121 99/121 Длина, м 26,85 27,94 32,36 32,36 34,62 34,62 32,76 34,94 34,94(?) 34,94(7) 34,94(?) Ширина, м 4,37 4,46 5,06 5,06 5,26 5,26 5,06 5,28 5,28 5,28 5,28 Осадка, м 1,40 1,45 1,36 1,42 1,67 1,67 1,47 1,67 1,67 1,67 1,67 Тип главных двигателей, общая мощность, л.с. Бенз. DB BFz 2700 Бенз. DB BFz 3000 Диз.

История создания

«Шнелльботы». Германские торпедные катера Второй мировой войны. История создания

Несмотря на заметные успехи торпедных катеров в годы Первой мировой войны, военно-морские теоретики межвоенного периода характеризовали их как прибрежное оружие слабой обороняющейся стороны. Для этого имелись свои основания. Знаменитые британские 55-футовые катера Торникрофта в отношении надежности и пожаровзрывобезопасности были весьма несовершенны. В 1920-х годах большинство стран мира (за исключением, разве что, СССР и Италии) либо прекратили разработки в данной области вооружения, либо вообще их не начинали. По-иному обстояло дело в постверсальской Германии. Жесткие ограничения по количеству кораблей всех типов, в том числе и торпедных, заставили немцев искать выход из положения. Относительно класса торпедных катеров в тексте Версальского договора ничего не говорилось - они не были ни запрещены, ни разрешены. Создание москитного флота вполне соответствовало бы оборонительной направленности германской военно-морской доктрины того времени, видевшей главным противником Рейха Францию и союзную с ней Польшу. Тем не менее, адмиралы Веймарской республики решили действовать осторожно. Первыми шагами стали приобретение в 1923 году трех старых катеров торпедных кайзерсмарине (LM-20, LM-22, LM-23) и организация так называемой «ганзейской школы яхтсменов» и «германского спортивного общества открытого моря». Под этими ширмами скрывались курсы технических специалистов, а спустя год при них создали небольшие конструкторские бюро.

Глава VII

Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». Глава VII. От Буэнос-Айреса до Санта-Фе

Поездка в Санта-Фе Заросли чертополоха Нравы вискаши Маленькая сова Соленые ручьи Плоские равнины Мастодонт Санта-Фе Перемена ландшафта Геология Зуб вымершей лошади Связь между ископаемыми и современными четвероногими Северной и Южной Америки Последствия великой засухи Парана Повадки ягуара Ножеклюв Зимородок, попугай и ножехвост Революция Буэнос-Айрес Состояние управления 27 сентября. — Вечером я выехал в Санта-Фе, который расположен на берегу Параны, на расстоянии около 300 английских миль от Буэнос-Айреса. Дороги в окрестностях Буэнос-Айреса после дождей были в очень плохом состоянии. Я не мог себе представить, чтобы здесь мог пробраться запряженный волами фургон; и в самом деле, фургоны двигались со скоростью не больше мили в час, а впереди шел человек, высматривавший, где бы лучше проехать. Волы были совершенно измучены; было бы большой ошибкой предполагать, что с улучшением дорог и ускорением передвижения соответственно возрастают и страдания животных. Мы обогнали обоз из фургонов и стадо скота, державшие путь в Мендосу. Расстояние туда составляет около 580 географических миль, а путешествие совершается обыкновенно за 50 дней. Фургоны очень длинные, узкие и крыты тростником; у них только два колеса, диаметр которых в иных случаях доходит до 10 футов. Каждый из фургонов тащат шесть волов, которых подгоняют остроконечной палкой длиной не менее 20 футов, подвешенной под крышей; для коренных волов употребляют палку покороче, а промежуточную пару подгоняют острым выступом, отходящим под прямым углом от середины длинной палки.

1559 - 1603

From 1559 to 1603

From the end of the Italian Wars in 1559 to the death of Elizabeth I of England in 1603.

II. Новая страда

Побег из ГУЛАГа. Часть 1. II. Новая страда

Пришла зима. Голод становился все злее. Недоедание и сама недоступность еды создавали своеобразное сочетание слабости и равнодушия. Трудно было сказать, обедали мы или нет, потому что сыты мы никогда не были. Обед, который приходилось брать из «общественной столовой», состоял из жидкого супа — вода с пшенной крупой, который назывался «пша», и редко куска ржавой селедки или воблы. Если б это было возможно, я, кажется, совсем перестала бы есть, настолько это было отвратительно. Весной у нас в училище не было выпуска: оба старших класса ушли по набору в Красную Армию. Я осталась почти без работы, потому что маленьких учить никогда не умела. С осени же предполагалась такая перестройка школ, с которой трудно было согласиться и которая до сих пор не нашла сколько-нибудь устойчивой формы. В этот момент усталости и огорчений, потому что за девять лет педагогической работы я была искренне ею увлечена, мы переехали на лето в Павловск. Там было отделение Агрономического института, снабжавшего нашего мальчишку молоком, которое и летом надо было отрабатывать. Павловск — это необыкновенное место. Ведь Петербург окружен запущенными, болотистыми, убогими огородами и полосами ярко-желтой сорной сурепки. Как оазисы, разбросаны среди них великолепные, искусственно созданные парки царских резиденций.