Глава 19
Решение покинуть Петроград отнюдь не было продиктовано моим желанием эмигрировать из России. У меня было твердое убеждение в том, что власть большевиков враждебна интересам русского народа и что безоглядная жестокость в конечном счете приведет к падению их режима. Слабость советской административной системы была настолько очевидна, что в способность большевизма выдержать хорошо спланированный удар никто не верил. Я был убежден, что будущее России связано с победой белых армий, и считал своим долгом сражаться в рядах белых.
В январе 1919 года я мог выбраться из Петрограда несколькими путями с целью осуществления своего намерения. Хотя точных сведений у меня не было, я знал, что белые армии действуют на юге, севере и востоке. Но чтобы добраться до них в любом из этих направлений, мне пришлось бы пройти сотни миль по территории красных и затем положиться на удачу в преодолении линий фронта. К западу от города, в Эстонии, действовала еще одна белая армия, и от нее меня отделяло не очень большое расстояние. Простейший путь лежал через Финляндию. Финская граница находилась всего лишь в 40 милях от Петрограда, и, хотя она усиленно охранялась большевиками, ожидавшими тогда нападения со стороны Финляндии, пройти через нее было легче, чем там, где велись боевые действия.
Через неделю после того, как я принял решение, мне устроили встречу с профессиональным контрабандистом. Это был финский крестьянин, говоривший по-русски с акцентом. Мы остались довольны знакомством друг с другом, и, не тратя лишних слов, он сказал:
– Я проведу вас через границу. Дорогу знаю: хожу по ней два раза в месяц. Но надо быть осторожным…
Я спросил, сколько это будет стоить.
– Пятьсот финских марок.
Я произвел в уме оценку своих вещей, зарытых в парке, и спросил:
– Когда вы пойдете?
– Послезавтра, – ответил он спокойным, безучастным голосом, словно мы говорили о погоде.
Я объяснил ему, что готов идти в любой день, но мне нужно реализовать драгоценности, чтобы иметь деньги. Он спросил, чем я располагаю, и, когда я перечислил свои ценности, сказал:
– Я хорошо заплачу вам за них. Взгляну на ваши вещи, когда приду в четверг утром, тогда и предложу свою цену.
Это выглядело как самое простое решение вопроса, и я поинтересовался, что мне еще нужно делать.
– Будьте готовы к выходу в четверг, в шесть утра.
Он дал краткие указания:
– Упакуйте вещи в мешок. Оденьтесь финским крестьянином. Закурите трубку. Не берите с собой газеты или ружье. Ружье я вам дам на границе. Никому не говорите о моем приходе.
Он поднялся.
– Думаю, пора идти. Будьте готовы, когда я приду к вам.
Я проводил его до двери и затем смотрел из окна, как он уходит. Он ничем не отличался от любого финского крестьянина.
Когда стемнело, я наведался в тайник и обнаружил свои сокровища в полной сохранности там, где их оставил восемь месяцев назад. На следующее утро я немного поторговался на рынке подержанной одежды и приобрел необходимый гардероб: полупальто, отороченное кроличьим мехом, пару кожаных сапог, шапку-ушанку, вязаный шарф и варежки. В мешок упаковал оставшуюся одежду: пару туфель, три пары смены нижнего белья, матроску гардемарина и зубную щетку.
Вечером я устроил прощальную вечеринку, пригласив на нее несколько армейских офицеров и двух медсестер. Друзья относились скептически к моему предприятию. Они все еще полагали, что через несколько недель белые будут уже в Петрограде, и не видели разумных оснований лезть под пули пограничника.
Чая не было, мы согревались, потягивая кипяток, и играли в покер. У меня осталось немного русских денег, которые мне не понадобились бы в Финляндии, и я захотел от них избавиться. Как правило, я много не проигрывал, но в этот вечер мне необыкновенно везло. Каждая ставка приносила выигрыш. Наконец в три утра гости утомились, и мы закончили играть. Идти домой было небезопасно, и мы решили ночевать в квартире, где собрались. Я пытался заснуть, но мешало нервное возбуждение, которое не проходило. Через полчаса метаний в постели я поднялся, взял книгу и провел последние часы в Петрограде за чтением «Войны и мира» Толстого.
В шесть утра я оделся и стал нетерпеливо ждать. Через час появился мой проводник. Когда он пришел, все еще спали. Проводник окинул меня придирчивым взглядом и промямлил что-то вроде того, что моя новая одежда его устраивает.
– Где ваши вещи? – спросил он.
Я показал проводнику все, что осталось от моих драгоценностей. Он внимательно осмотрел их и сказал:
– Предлагаю тысячу марок.
Когда я кивнул в знак согласия, он завернул драгоценности в красный носовой платок и сунул их в карман.
– У меня с собой пятьсот марок, остальные пятьсот я вам дам на той стороне. Если Чека схватит вас с финскими деньгами в кармане, то немедленно расстреляет, – произнес он своим спокойным тоном. – Следуйте за мной, но не вступайте в разговоры. Делайте вид, что меня не знаете. Мы идем на станцию Охта. Вот ваш железнодорожный билет, – он вручил мне знакомую карточку, – не упускайте меня из виду, садитесь в тот же вагон, что и я. Ни с кем не разговаривайте. Если остановит красный патруль, говорите, что едете в деревню за хлебом. За вами будет следовать еще один человек. Не беспокойтесь, он идет с той же целью, что и вы. Дайте свои вещи.
Он запихнул мой багаж в свой мешок большего размера, перекинул его через плечо и молча направился к двери. Я подождал, когда он начал спускаться по лестнице, и пошел следом.
Улицы выглядели темными и мрачными. Я едва различал впереди фигуру проводника. Душу томили смутные опасения. Прежде мне не приходилось зависеть до такой степени от постороннего человека. Самым безопасным и выгодным было бы сдать меня в Чека и присвоить мои деньги. Казалось нелепым, что он готов рисковать своей жизнью, в то время как мог получить выгоду, прибегнув к более безопасным средствам. Естественно, никто из моих друзей так и не узнал бы, что со мной случилось. Однако я понимал, что идти на попятную уже поздно. Когда мы вышли на угол, где нужно было ожидать трамвая, я столь увлекся мыслями о своем предприятии, что забыл все страхи.
Мы прождали минуту, когда из темноты материализовалась еще одна фигура и остановилась подле нас. Одежда незнакомца походила на мою. Его лицо было закрыто, только нос выглядывал из щели между натянутой на лоб шапкой-ушанкой и обернутым вокруг шеи шарфом. Мы молчаливо стояли 10–15 минут, не приближаясь друг к другу. Затем вдали, в серой зимней дымке, забрезжил свет. Тишину пустых улиц нарушили звуки приближавшегося трамвая. Я втиснулся внутрь вагона и занял место, позволяющее не терять проводника из виду. Все происходило как на страницах детектива, лишь опасения быть пойманным Чека возвращали меня к реальности.
Когда мы добрались до вокзала, я вновь последовал за проводником на благоразумном расстоянии. Вход на платформу преграждали полдесятка красногвардейцев, проверявших билеты и пассажиров. Настало время первого испытания, и у меня по мере приближения к ним сердце колотилось все сильнее. Однако в моем облике, очевидно, ничто не вызвало подозрений, и они позволили мне беспрепятственно пройти дальше.
Поезд, состоявший из нескольких товарных вагонов и допотопного локомотива, находился уже у платформы. Когда я проходил на платформу, то видел проводника, взбиравшегося на подножку. Я прошелся как бы в нерешительности, пока не остановился у нужного вагона. Боковая дверь была открыта достаточно широко, чтобы позволить мне протиснуться внутрь. В спертом воздухе дышалось тяжело, свет исходил лишь от маленькой, раскаленной докрасна железной печки, стоявшей в центре вагона. Печка отбрасывала на пол вокруг причудливые блики, мелькавшие в бешеной пляске.
Постепенно мои глаза стали привыкать к темноте. Переступая через растянувшихся на полу людей, я нашел свободное место. Помня об указании проводника ни с кем не разговаривать, прислонился спиной к стене и сделал вид, что сплю.
Каждые несколько минут в двери появлялись новые фигуры. Некоторые просто заглядывали, другие, бросив беглый взгляд, проходили внутрь, пробирались на свободные места и располагались поудобнее. Одним из первых был человек, который ожидал вместе с нами уличного трамвая. Случайно он двинулся по направлению ко мне и занял место рядом. По другую сторону от меня сидел молодой финский крестьянин.
Постепенно вагон заполнился людьми. Я насчитал 30–35 пять фигур, одетых в полупальто и меховые шапки, с шарфами вокруг шеи. Разговаривали редко и полушепотом. Недалеко от меня располагалась семья, привлекшая мое внимание: мужчина, женщина и две девочки. Одной было лет двенадцать, другой – не более семи. В их одежде не было ничего примечательного, но облик казался не совсем обычным. Я был убежден, что они не те, за кого себя выдают.
Отправка поезда задержалась более чем на два часа, а когда он наконец тронулся, то двигался черепашьим шагом. Без видимых причин мы через небольшие промежутки времени беспрестанно останавливались. Порой через полуоткрытую дверь я замечал промелькнувшую станцию или деревню, но в основном тянулись сосновые чащи и поля, покрытые снегом. Дорога не превышала 50 миль и обычно преодолевалась не более чем за полтора часа. Но мы ехали очень долго и только к 4 часам после полудня стали приближаться к пункту назначения. Всю дорогу я наблюдал за пассажирами из-под полуопущенных век, пытаясь угадать, кто они. Проводник сидел рядом с печкой, и, когда открывали задвижку, я изучал его сосредоточенное выражение лица в красном отсвете. За долгий путь я испытал тревогу дважды.
Однажды я не мог побороть желание курить. Я сунул руку в карман, достал трубку и набил ее табаком. Когда собирался чиркнуть спичкой, ко мне обратился молодой сосед. Хотя я довольно часто бывал в Финляндии, но по-фински знал всего несколько слов, поэтому медлил с ответом. Сосед повторил свою просьбу, и, к моему большому облегчению, я различил слово «спички» на финском языке. Раскурив трубку, я протянул ему горящую спичку. Вместо того чтобы взять ее у меня из рук, он подался вперед и, прикуривая свою сигарету, пристально взглянул в мое лицо. Мне показалось, что в его серо-зеленых глазах таится какой-то зловещий блеск. Когда спичка погасла, человек продолжал смотреть на меня в полумраке, и меня не покидала уверенность, что он догадался о цели моего путешествия. Возможно, это был агент Чека, в чьи обязанности входило обнаруживать в поезде подозрительных лиц. Моя трубка потухла, и больше я ее зажечь не пытался.
Затем меня снова одолела тревога. Я не прекращал следить за соседним семейством. Неожиданно маленькая девочка повернула голову к женщине и заговорила громким голосом, перекрывшим скрежет и грохот двигавшегося поезда. Я различил не все ее слова, но понял: она говорила по-французски! Женщина всполошилась и прикрыла рукой рот девочки, но было уже поздно. Все повернули голову в их сторону, и мне показалось, что пассажиры вагона, как и я, догадались, кто с ними едет. Теперь присутствие этой семьи в вагоне, без сомнения, свидетельствовало: они пытались бежать из советской России. Но как им удалось пройти в вагон? Как смогла семья из четырех человек пройти контроль на вокзале? И что с ними будет, если они попадутся? Мысли об их беспомощности временно вытеснили из моей головы все остальное.
Поезд двигался все дальше и дальше. Когда он в очередной раз остановился, я не имел представления о том, где мы очутились, но полагал, что пункт назначения был близок. Пассажиры начали застегивать свои полупальто и натягивать на уши шапки. Силуэт проводника вновь замаячил в дверном проеме. Я поднялся и последовал в его направлении. Другой его подопечный двигался вслед за мной. Поезд продолжил движение, судя по всему, по дуге. Проводник высунул голову наружу и, казалось, погрузился в размышления. Вдруг он напрягся и отступил в сторону, жестом предлагая мне выглянуть из вагона. Я уперся в края двери и высунулся.
Рельсы были проложены через узкую долину между двумя горами, покатые склоны которых покрывал толстый слой снега. Далее виднелась станция, на которой выстроились солдаты. Прежде чем я осмыслил увиденное, проводник прошептал в ухо:
– Беда… Красногвардейцы на станции… Прыгайте! Я тоже прыгну… Потом пойдете за мной…
Поезд набирал скорость. Доли секунды я колебался, затем бросился в белую снежную массу, заполнившую боковое углубление вдоль железной дороги. Успел заметить, что в нескольких футах от меня оказался еще кто-то из вагона, за ним – еще один. Взволнованные возгласы оставшихся пассажиров потонули в грохоте проходившего мимо поезда. Затем послышались отдаленные крики и треск ружейных выстрелов.
В поле моего зрения попал проводник, взбиравшийся по снежному склону. Отчаянными усилиями я выбрался из снежной ямы по пояс глубиной. Мои ноги, обутые в валенки, поочередно утопали в сугробах. У меня перехватило дыхание от необходимости взбираться по косогору и от колючего, морозного воздуха после душной атмосферы вагона. Мы карабкались вверх с возможной быстротой, но получалось крайне медленно. Вслед прогромыхали несколько выстрелов, поднявшие фонтанчики снега… Впереди, неподалеку, виднелась спасительная чаща молодых сосен. Меня подгоняло нелепое стремление обогнать пулю. Еще рывок, и нас укрыли деревья.
Тяжело дыша, мы все трое улеглись на снегу. Проводник задвигался первым.
– Глядите! – сказал он, указывая на поезд, втягивавшийся на территорию станции. Красногвардейцы прекратили преследование и переключили внимание на вагоны поезда. Медленное прохождение пассажиров сквозь кордон свидетельствовало о том, что солдаты тщательно проверяли каждого сошедшего с поезда. Должно быть, на это настроил их наш побег, меня беспокоило, как сложится судьба девчушки, говорящей по-французски, и ее семьи…
Следующие несколько часов мы провели на окраине леса. Холод усилился: мои глаза слезились, пальцы на руках и ногах онемели. Когда стемнело, мы поднялись и стали трамбовать снег ногами и махать руками, чтобы восстановить кровообращение. С надеждой смотрели на огни деревни, мелькавшие вдали. Морозное безмолвие временами нарушалось криком или глухим лаем собаки. Мы хранили молчание: ни мой компаньон, ни я не осмеливались задавать вопросы, а наш проводник не испытывал желания информировать нас о чем-либо. Он высказался только раз:
– Скоро солдаты отправятся на границу, тогда мы сходим ко мне домой.
Внизу, в долине, некоторое время продолжалось движение, затем все успокоилось, один за другим погасли огни в деревне. Наконец проводник жестом пригласил нас следовать за ним. Я больше не чувствовал резкого, колючего мороза. Зато мое тело одеревенело, и мне пришлось напрячь все силы, чтобы заставить себя идти. Нас окружала кромешная тьма. Я скорее чувствовал, чем видел идущие впереди две фигуры. Не раздавалось ни звука, кроме скрипа снега под ногами.
В течение 30–40 минут мы двигались размеренным шагом. Внезапно перед нами выросли неясные очертания дома. Я тихо постучал в дверь и долго ждал отклика. Затем почувствовал поток теплого воздуха, и мы оказались внутри дома.
– Грейтесь! Лошадь будет готова через полчаса, – прошептал проводник, но реакции ни моей, ни моего молчаливого компаньона не последовало.
В комнате стояла раскаленная печь, а все остальное не имело значения. Неряшливо одетая женщина, шаркая ногами по полу, принесла две дымящиеся чашки кофе. Горячая жидкость обжигала язык и губы, казалось, она наполняла нас живительной силой. Постепенно я согревался и начинал интересоваться окружающим. Проводник исчез, осталась одна женщина. Компаньон и я сидели на скамейке рядом с печью и ждали. Вслед за продолжительным молчанием послышались шаги, и проводник вошел в комнату.
– Лошадь готова, – сказал он, – вас повезет другой человек. Я останусь здесь и попробую вывести других людей. Солдаты сняли их с поезда.
Он подошел и протянул мне револьвер. Я ощутил в руке холодную сталь оружия.
– Если повстречаете патруль, не стреляйте, пока не выстрелит мой человек. Подпустите солдат поближе, тогда стреляйте в живот.
Нас вывели через заднюю дверь во двор, окруженный высоким забором. Посреди двора стояла лошадь и низкие деревянные сани без сидений, но заваленные сеном. На козлах сидел возница, державший в руках вожжи. Проводник предложил нам лечь в сено, прошептал вознице последние инструкции и открыл ворота. Лошадь рванулась вперед, и сани заскользили в зимней тьме. Колючий, морозный воздух резал глаза, а в лицо временами били охапки снега, летящие из-под копыт лошади. Мы испытывали восхитительное чувство полета.
Сани неслись дальше и дальше, преодолевая милю за милей, не снижая скорость на поворотах. Вдруг мы круто повернули вправо, проехали сотню ярдов и внезапно остановились.
– Тихо! Красный патруль!
Возница бесшумно соскользнул со своего места, пошел к голове лошади и стал мягко ее поглаживать. Прежде я не замечал никакого шума, но теперь в мертвой тишине послышались голоса. По дороге шли люди. Я сидел с револьвером в правой руке, опасаясь, что лошадь фыркнет и выдаст нас. Размеренный скрип снега под ногами становился ближе и ближе. Через минуту он стал стихать: патруль прошел развилку.
Около 15–20 минут мы сидели неподвижно. Затем возница повернул лошадь, вывел ее на главную дорогу, уселся в сани, и мы снова помчались с бешеной скоростью.
Но на этот раз мы ехали недолго. Темные чащи деревьев по обеим сторонам дороги остались позади, и мы оказались в открытом поле. Когда въехали в деревню, справа и слева нас снова обступили темные силуэты домов. Мы проскользнули в открытые ворота, которые, казалось, закрылись за нами сами. Когда сани остановились, возница сказал:
– Идите в дом. Сидите тихо.
Последовав его указанию, я заметил, как кто-то повел нашу лошадь в хлев, откуда слышалось чавканье животных. Возница открыл дверь, впихнул нас внутрь дома и прошептал:
– Идите прямо… Я остаюсь во дворе.
Внутри дома было темнее, чем снаружи. Медленно продвигаясь на ощупь вдоль стены, я подошел к другой двери. Компаньон шел за мной в непосредственной близости. Я осторожно повернул рукоятку двери и переступил через порог. Вокруг царили полная тишина и темнота, не чувствовалось никаких признаков жизни. Я шагнул вперед и наткнулся коленом на острый угол деревянной скамьи.
– Тс-с-с-с!
Предостерегающее шиканье заставило меня задержать дыхание. Предупреждения поступали с разных сторон. Темнота скрывала минимум полдюжины людей. Пока я стоял, напрягая зрение и не смея двинуться дальше, слух различил новые звуки. На этот раз они шли снаружи, со стороны дома, обращенной к дороге. Шум нарастал и становился все отчетливей: строевой шаг отряда солдат, голоса, знакомое позвякивание металла. Медленно шум снова стих, и воцарилась тишина. Рядом со мной прошептали:
– Еще один патруль!
Я вытянул руку, нащупал скамью и сел, затем подвинулся и освободил место компаньону.
Чувство времени совершенно меня оставило. В напряженной обстановке, в темноте и среди незнакомых людей вокруг минуты казались часами. На то, что здесь находились люди, указывал лишь случайный вздох. В голове роилось множество вопросов без ответа. Кто были эти люди? Сколько их? Чего они ожидают? Где проводник? Как близко мы подошли к границе? Все шло по плану или произошел сбой? Промежутки времени, когда я чувствовал, что нет ничего хуже этого ожидания, сменялись моментами полного отупения.
Как раз в тот момент, когда я уверил себя, что мы обречены ждать до следующей ночи, за дверью неожиданно послышался резкий звук. Поток холодного воздуха ворвался в комнату, и прозвучал голос:
– Скорей! Выходите из дома! Поспешите!
За этими словами сразу же последовало движение. В беспросветной тьме я почувствовал, что все устремились к двери. Толкая друг друга, мы выбрались во двор, где стояло четверо саней. К нам снова присоединился проводник. Он передвигался молчаливо и сосредоточенно, усаживая в сани людей – одного за другим. Когда подошла моя очередь, повел меня к первым саням, усадил меня и снова скрылся. Через минуту проводник вернулся, неся тяжелый сверток, который я обхватил левой рукой.
– Нате! В другой руке держите наготове револьвер… Мы едем…
Лошадь рванулась, и я чуть не потерял равновесие. Сверток в моей руке качнулся и ожил. Я понял, что это был ребенок и что он испугался. Прижав губы к свертку, я зашептал:
– Все будет хорошо… Не тревожься, держись!
Маленькое тельце расслабилось, и дитя прильнуло ко мне. Из одеял послышался тонюсенький приглушенный голосок:
– Уи, месье…
У меня заколотилось сердце: это был голос ребенка, который я слышал в поезде…
Мы снова заскользили в ночи, в морозном воздухе, насыщенном мириадами иголок – снежинок, которые впивались мне в лицо. Я снял свою правую варежку, чтобы быть готовым к неожиданностям, и холодная сталь револьвера прилипла к моей коже. Позади нас, на востоке, небо становилось мрачно-серым.
Лошади остановились, и проводник стал перебегать от саней к саням, веля всем выбираться. В следующую минуту возницы натянули поводья, и сани исчезли во мгле.
– Вы в состоянии ее нести? – услышал я шепот проводника. Он, однако, не стал дожидаться ответа и уже громко сказал: – Пошли! Идите за мной! Все!
Становилось светлее. Я различал 10–12 человек, идущих один за другим. Мы шли через лес, и колючие ветки сосен хлестали меня по лицу. Я ничего не мог с этим поделать, поскольку на левой руке держал девочку, а в правой револьвер. Ноги утопали в глубоком снегу, я старался ступать по дорожке, протоптанной идущими впереди. Постоянно скользил и с трудом удерживал равновесие.
Мы вышли на просеку, пересекли ее и снова вошли в чащу. Проводник остановился и сказал:
– Мы уже в Финляндии… Располагайтесь и ни о чем не беспокойтесь… Я схожу за финскими пограничниками.
Он скрылся за деревьями, а мы в ожидании сели прямо в снег. В призрачной дымке серого зимнего неба все казалось таинственным и нереальным. Мои спутники выглядели замерзшими призраками.
Маленькая девчушка спала в моих объятиях. Ее мать пробралась по снегу ко мне и спросила:
– Она спит?
Я кивнул, и женщина улыбнулась.
Наконец молчание прервал звук шагов. Возвращался наш проводник, позади него шли три человека в серо-коричневых мундирах с ружьями на плечах. Это были финские солдаты – первое свидетельство, что мы попали в новый мир…
Один из солдат что-то сказал по-фински, а наш проводник перевел:
– Теперь вы в безопасности… Вас отведут к коменданту!
Все бодро устремились за солдатами по тропе. Сбоку от меня шла девочка, держа меня за руку. Я оглянулся.
Позади нас, всего лишь в нескольких шагах, пролегала невидимая линия, которая непостижимым образом защищала нас от всемогущей Чека. А за ней тянулся сумрачный, темный лес. Это была Россия.
1. «Добро пожаловать»
Записки «вредителя». Часть III. Концлагерь. 1. «Добро пожаловать»
Попов остров, куда нас наконец привезли, не совсем остров. Отделен он от материка только «обсушкой» — низким местом, затопляемым морем два раза в сутки во время прилива. В отлив он соединяется с сушей труднопроходимым болотом. Когда-то он был покрыт лесом, теперь там торчат только отдельные кривые деревья, стелется полярная березка, и моховые болота чередуются с выходами огромных, выглаженных льдами гранитов. На Поповом острове — огромный лесопильный завод, морская пристань, куда приходят иностранные пароходы за советским лесом, а в двух-трех километрах от нее два распределительных пункта Соловецкого концлагеря — «Мореплав» и «Кок». Нас выгрузили и погнали в «Мореплав». Шли мы по грязной, тяжелой дороге, по болоту, по талому снегу. Мы еще хуже держались на ногах, чем нас гнали из «Крестов», вещи валились из рук, но нас также окружили конвойными, также, нет, хуже — понукали грубыми окриками и бранью. Протащившись километра два, мы увидели деревянные вышки, часовых, заграждение из колючей проволоки и огромные ворота. У ворот «за проволокой» был дощатый барак, где находится канцелярия коменданта и караульное помещение. За этими воротами начиналась каторга. — Посмотрите вверх, — дернул меня за рукав мой сосед. Над воротами была арка, убранная еловыми ветками. Над ней два плаката: «Да здравствует 1 Мая, праздник трудящихся всего мира!» и «Добро пожаловать!» Я не мог удержаться от смеха. Смеялись все, кто поднимал голову и видел плакаты.
Глава 10
Борьба за Красный Петроград. Глава 10
Неустойчивость полевых частей Красной армии поставила в порядок дня принятие срочных энергичных мер по обороне Петрограда изнутри. В случае невозможности остановить рвущуюся вперед Северо-западную армию на подступах к Петрограду было решено дать бой в кварталах самого города. Поставленная советскому командованию задача, таким образом, состояла из двух основных частей: первая заключалась во всемерном укреплении частей 7-й армии и решении участи противника на фронте, вторая предусматривала необходимость мобилизации всех внутренних ресурсов крупного промышленного и политического центра и такой организации внутренней обороны его, которая должна была бы выполнить задачу по разгрому всех сил белогвардейской армии на улицах самого города. Укрепление подступов к Петрограду в виде фортификационных сооружений, производившееся в течение всего лета 1919 г., несколько затем усиленное к осени, в общем не дало положительных результатов, [329] так как отступавшие части 7-й армии не в состоянии были на них задержаться. Поэтому план внутренней обороны Петрограда предусматривал также и серьезные инженерные работы по укреплению районов города. Все эти ставшие на очередь чрезвычайной важности и срочности вопросы являлись заботой ранее созданного Военного совета (Комитета обороны) Петроградского укрепленного района. Деятельность Военного совета характеризуется тем количеством разнообразнейших вопросов, которые подлежали разрешению на заседаниях Совета.
Куэва-де-лас-Манос
Куэва-де-лас-Манос. Датировка: по одной из версий, между 11 000 и 7 500 годами до н.э.
Рисунки на стенах пещеры на юге Аргентины, провинция Санта-Крус, Патагония. Наиболее известны изображения человеческих рук. Откуда и название: «Cueva de las Manos» - по-испански «Пещера рук». Помимо отпечатков рук, имеются сцены охоты и другие рисунки. Датировки изображений рук пещер Куэва-де-лас-Манос разные - от VI-II в.в. до н.э до XI-X тыс. до н.э. В принципе, материальные обстоятельства таковы, что делать предположения на этот счет трудно. Имеющиеся оценки базируются на датировке сопутствующих находок в пещере.
Записки «вредителя». Побег из ГУЛАГа
Владимир и Татьяна Чернавины : Записки «вредителя». Побег из ГУЛАГа
Осенью 1922 года советские руководители решили в качестве концлагеря использовать Соловецкий монастырь, и в Кеми появилась пересылка, в которую зимой набивали заключенных, чтобы в навигацию перевезти на Соловки.Летом 1932 года из Кеми совершили побег арестованный за «вредительство» и прошедший Соловки профессор-ихтиолог Владимир Вячеславович Чернавин, его жена Татьяна Васильевна (дочь знаменитого томского профессора Василия Сапожникова, ученика Тимирязева и прославленного натуралиста) и их 13-летний сын Андрей. Они сначала плыли на лодке, потом долго плутали по болотам и каменистым кряжам, буквально поедаемые комарами и гнусом. Рискуя жизнью, без оружия, без теплой одежды, в ужасной обуви, почти без пищи они добрались до Финляндии. В 1934 году в Париже были напечатаны книги Татьяны Чернавиной «Жена "вредителя"» и ее мужа «Записки "вредителя"». Чернавины с горечью писали о том, что оказались ненужными стране, служение которой считали своим долгом. Невостребованными оказались их знания, труд, любовь к науке и отечественной культуре. Книги издавались на всех основных европейских языках, а также финском, польском и арабском. Главный официоз СССР — газета «Правда» — в 1934 году напечатала негодующую статью о книге, вышедшей к тому времени и в Америке. Однако к 90-м годам об этом побеге знали разве что сотрудники КГБ. Даже родственники Чернавиных мало что знали о перипетиях этого побега. Книгам Чернавиных в Российской Федерации не очень повезло: ни внимания СМИ, ни официального признания, и тиражи по тысяче экземпляров. Сегодня их можно прочесть только в сети. «Записки "вредителя"» — воспоминания В. Чернавина: работа в Севгосрыбтресте в Мурманске, арест в 1930 г., пребывание в следственной тюрьме в Ленинграде (на Шпалерной), в лагере на Соловецких островах, подготовка к побегу.«Побег из ГУЛАГа» — автобиографическая повесть Т. Чернавиной о жизни в Петрограде — Ленинграде в 20-е — 30-е годы, о начале массовых репрессий в стране, об аресте и женской тюрьме, в которой автор провела несколько месяцев в 1931 г. Описание подготовки к побегу через границу в Финляндию из Кеми, куда автор вместе с сыном приехала к мужу на свидание, и самого побега в 1932 г.
Cueva de las Manos
Cueva de las Manos. Some time between 11 000 and 7 500 BC.
The Cueva de las Manos in Patagonia (Argentina), a cave or a series of caves, is best known for its assemblage of cave art executed between 11 000 and 7 500 BC. The name of «Cueva de las Manos» stands for «Cave of Hands» in Spanish. It comes from its most famous images - numerous paintings of hands, left ones predominantly. The images of hands are negative painted or stencilled. There are also depictions of animals, such as guanacos (Lama guanicoe), rheas, still commonly found in the region, geometric shapes, zigzag patterns, representations of the sun and hunting scenes like naturalistic portrayals of a variety of hunting techniques, including the use of bolas.
I. Внутренняя эмиграция
Побег из ГУЛАГа. Часть 2. I. Внутренняя эмиграция
Почти полгода провела я в тюрьме, абсолютно ничего не зная, что делается дома: мне не передали ни одного письма, не дали ни одного свидания. Пожалуй, это было легче, потому что я видела, как после свиданий от тоски сходили с ума. Меня увели из дома зимой, вернули — когда кончалось лето. Все, что случилось за это время, было для меня зияющим черным провалом. В тюрьме казалось, что стоит только выйти на волю, и жизнь будет полна работы и энергии. Если вышлют мужа, придется добывать средства для существования за двоих. Мучительно хотелось, чтобы время вновь заполнилось трудом; казалось, что я схвачусь за него, как голодный за хлеб. Вот я на воле, и что же? Лежу на диване и думаю. Из пяти с лишним месяцев тюрьмы месяц я сидела; на четыре месяца меня забыли, вероятно, по пустой небрежности. Когда-то мне казалось, что мой труд нужен государству, а теперь? С другими поступили еще гораздо хуже. Мне сказано было, чтобы я возвращалась на прежнюю работу, но я хорошо знаю, что следователи всегда врут, хотя бы это было совершенно бесцельно, такова их профессиональная привычка.
11. Принудительный труд
Записки «вредителя». Часть I. Время террора. 11. Принудительный труд
На случай второй пятилетки трест законтрактовал молодых людей различных специальностей, но это не спасало положения. Тогда у кого-то из партийцев явилась гениальная идея — обратиться в ГПУ. Все мы стороной слыхали, что ГПУ торгует специалистами, что оно имело богатейший ассортимент инженеров всех специальностей, но в такую торговлю многие не верили. Управделу, коммунисту Л. Т. Богданову, правление предложило выяснить этот вопрос. Справка дала положительные результаты, и Богданов поехал в город Кемь, где находится управление знаменитого Соловецкого концентрационного лагеря, чтобы заключить сделку. Правление треста поручило Богданову закупить целую партию. Через несколько дней он вернулся, с успехом выполнив поручение. Но кемские впечатления были слишком сильны и для коммуниста, он не мог удержаться и рассказывал о них даже беспартийным специалистам. — Представьте себе, там (в управлении Соловецкого лагеря) так и говорят: «продаем», «при оптовой покупке скидка», «первосортный товар», «за такого-то в Архангельске 800 рублей в месяц дают, а вы 600 предлагаете! Товар-то какой. Курс в высшем учебном заведении читал, солидные печатные труды имеет, директором огромного завода был, в довоенное время одним из лучших инженеров считался, и десятилетник по статье 58 пар. 7 (т. е. сослан на каторгу на 10 лет за „вредительство“); значит, работать будет что надо, а вы 200 рублей жалеете». Я все-таки доторговался, они уступили, потому что мы 15 инженеров оптом взяли. Замечательный народ подобрал. Взгляните список: 1) К.
1559 - 1603
From 1559 to 1603
From the end of the Italian Wars in 1559 to the death of Elizabeth I of England in 1603.
Très Riches Heures du Duc de Berry
Limbourg brothers. Très Riches Heures du Duc de Berry. Delights and labours of the months. 15th century.
The «Très Riches Heures du Duc de Berry» is an illuminated manuscript created for John, Duke of Berry mostly in the first quarter of the 15th century by the Limbourg brothers. Although not finished before the death of both the customer and the artists. So later it was also worked on probably by Barthélemy d'Eyck. The manuscript was brought to its present state by Jean Colombe in 1485-1489. The most famous part of it is known as «Delights and labours of the months». It consists of 12 miniatures depicting months of the year and the corresponding everyday activities, most of them with castles in the background.
Энеолит
Энеолит : период примерно с 5000 г. до н.э. по 3300 г. до н.э.
Энеолит : период примерно с 5000 г. до н.э. по 3300 г. до н.э.
5000 - 3300 BC
From 5000 to 3300 BC
Transition period between the Neolithic and the Bronze Age: copper is used in some regions, but no true bronze alloys are in common use yet.
19. Итоги «Шпалерки»
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 19. Итоги «Шпалерки»
В январе 1931 года в тюрьме на Шпалерной чувствовалось явное волнение администрации, точно готовился смотр. Камеры разгружались. Арестантов часто вызывали днем «с вещами» по двадцать — тридцать человек сразу со всего коридора. Видимо, их переводили в другие тюрьмы. В общих камерах стало свободнее: на двадцать два места оставалось человек шестьдесят — семьдесят, вместо бывших ста десяти — ста двадцати. Камеру № 19 освободили совсем и объявили «камерой для распределения»: в нее помещали вновь прибывших и до перевода в общие камеры водили их в баню. Заключенным, не получающим передачи, выдали казенное белье. Отвратительные, набитые соломенной трухой тюфяки заменили новыми, со свежей соломой. Все это волновало заключенных, и шли толки, что какая-то иностранная делегация будет осматривать нашу тюрьму. Эта догадка перешла в убеждение, когда появился маляр, из заключенных же, и замазал штукатуркой все щели в стенах, замуровав там тысячи клопов. 24 января, когда, казалось, все было закончено, тюрьму обошел уполномоченный ГПУ, «сам» Медведь, с целой свитой приближенных. В тюрьме, несмотря на изоляцию, слухи распространяются чрезвычайно быстро, и в тот же день уже говорили, что Медведь остался недоволен, нашел камеры слишком переполненными, тюрьму для показа неподготовленной и приказал завтра же тюрьму «очистить», то есть перевести нас в другую. Тревога была общей, Как ни плохо было на Шпалерке, попадать в другую тюрьму не хотелось, так как другие были несравненно хуже. В то, что это может означать общее изменение режима, никто не верил.