XXII. Последний допрос
Пришло лето: июнь, июль. Все изнывали от жары и духоты. Толстые каменные стены отдавали сырость, накопленную за десятки лет. В камерах было парко, как в скверном погребе. Ничего не делая, не двигаясь, мы худели и бледнели хуже, чем зимой, а надзирательницы приходили загорелые, веселые от солнца.
Кончался пятый месяц моей отсидки и десятый, как арестовали мужа. Четыре с половиной месяца прошло, как мне предъявили обвинение и перестали вызывать на допросы. Я ничего не знала и не могла понять, когда же конец «делу».
— Теперь ждите, — говорили старые надзирательницы. У них были свои приметы и, привыкнув к терпеливой заключенной, они невольно начали жалеть меня. — У нас всегда так: если через два месяца не выпустят, ждите пяти, а что на допрос не зовут — это хорошо.
Из женских одиночек почти все получили пять — десять лет лагерей. Они оставались до утверждения приговора московским ГПУ, которое судило их заочно, и с тяжким равнодушием дотягивали последние дни тюрьмы, за которой ждала ссылка в мороз и голод. Одна пережила смертный приговор, замененный десятью годами Соловков. И для меня тянулись дни бессмысленно и тупо.
Вдруг вызов. К допросу.
Конец! Какой конец?
Как можно передать, что значит идти навстречу приговору? Откуда-то ползет, охватывает безумный, дикий протест. Как? Идти самой, чтобы услышать нелепый приговор себе, мужу, ребенку? Молча прочесть и подписать определение тупых профессионалов ГПУ?
Все было, как в кошмарном сне: кабинет следователя, за окном все та же ветка, но с пыльными, сохнущими листьями. Все тот же следователь, развинченный, противный.
— Садитесь.
Внимательный осмотр.
— Прекрасно выглядите.
— Вы тоже.
— Да, знаете, в командировке был и в отпуску. Вас задержал немножко. Соскучились?
— Не весело!
Кривая усмешка.
— Так-с! Так-с! — постукивая папиросой о крышку портсигара. — А муженька-то вашего отправили. Да-с! Вредители нам не нужны. Не нужны! — кричит он по своей привычке.
Вот он, конец. Сослали.
— Куда? — спрашиваю я с трудом.
— Не знаю. На Север, что ли, в лагеря. Пусть поболтается там год — другой, поучится работать, не вредить. Полезно, полезно.
— Когда сослали? — говорю как будто спокойно, а самой тяжко до отчаянья.
— Не знаю, не знаю. Почем я знаю? Не я вел дело, — говорит он небрежно, по-хулигански, со скверным любопытством следя за мной. — Ну, а с вами что же будем делать? Куда вас? Мы думали — Соловки. Вы как?
Он смотрит. Я молчу.
— Да-с, да-с! Думали — Соловки, хорошее местечко: море, лес. Он еще болтает что-то, наблюдая за мной. Я не слышу и не могу себя заставить слушать, так я поражена, что муж уже сослан. Куда — не говорит. Свиданья не дали. Проститься не дали.
— Думали — Соловки, да пожалели вас. Мальчишка ведь у вас. Мы за ним следили; ничего мальчишка, но беспризорных нам не надо. Придется поработать вам пока.
— Где?
— Как где? Где вы служили? Вы нам теперь не интересны. Вы думаете, что? Там обвинение какое-то вам предъявили? Ерунда! Это мы так пишем, пока нужно. Можете забыть про это. Я повторяю: вы нам теперь не интересны и не нужны. Правда, я был очень недоволен и серьезно хотел упечь вас в Соловки. Что за манера у вас, безобразие, часами слова не выжмешь! Это не разговор. Но раз уж так решили — идите. Но не советую к нам возвращаться, не советую. Второй раз мы поговорим иначе. Я не знаю, вы не понимаете, что ли, что мы вас отпускаем? Сейчас подписываю приказ. Ну, канцелярия там, ордера. Сегодня к вечеру или завтра днем, как там успеют, и домой. Немножко подзадержал я вас, да ничего — и погулять, и отдохнуть успеете. Но помните, второй раз не попадаться! Мы можем поговорить иначе, без деликатностей.
Я сидела, не понимая, что ему еще надо. Благодарности что ли он ждет от меня за то, что выслал мужа, держал меня в тюрьме, изуродовал жизнь мальчишке?
— Идите, ждите.
Наконец-то. Я вышла совсем разбитая из его кабинета. Вечером за мною не пришли. Я не жалела. Казалось, в одиночке скорее справлюсь со своим горем: так страшно было возвращаться в опустошенный дом, куда мужу уже больше не вернуться.
Ночь провела без сна — все те же безнадежные мысли. Тюрьма отличается тем, что останавливает течение событий как бы на одном месте, и жутко потом возвращаться в исковерканную, опостылевшую жизнь.
Начался день. Прогулка. На меня взглянули с удивлением, так я извелась за ночь. Впереди все казалось ужасным.
— Что случилось? — шепчут, обгоняя, из соседней камеры.
— Мужа выслали, — говорю вдогонку. — Куда, когда — не знаю.
— Меня выпускают, — добавляю на втором круге. Они радуются. Это счастье, узнать, что кто-нибудь идет на волю. А мне что в этой советской воле? Только сын. День идет. Такого длинного еще не было.
III. Бегство
Побег из ГУЛАГа. Часть 3. III. Бегство
Накануне целый день был дождь. Горы были закрыты низкими густыми тучами. — Если завтра не уйдем, — мрачно сказал муж, — надо просить о продлении свидания. В этом, наверное, откажут, но пока придет телеграмма, нужно воспользоваться первым сухим днем и бежать. Завтра день отдыха, я могу не выходить на работу, и меня не хватятся до следующего дня. Но в такой дождь идти трудно. Он ушел на пункт и увел с собой сына. Я в десятый раз пересмотрела все вещи. Самое необходимое не укладывалось в три рюкзака, из которых два должны были быть легкими. Сахар, сало, рис, немного сухарей; считали, что идти не менее десяти дней, а нас трое. Необходимо было взять хотя бы по одной перемене белья и по непромокаемому пальто. Нет, ничего у меня не получалось. Вечером ветер переменился, и все в деревне стали собираться наутро в поход. Муж вернулся с работы, и, когда мальчик уснул, мы принялись опять все пересматривать. — Портянки запасные нужны для всех. Разорвала две простыни, накроила портянок, — рюкзаки еще больше разбухли. — Надо убавлять что-нибудь, — говорит муж. — Сахар? — Нет, сахар — это самое существенное. Соли достаточно? — Вот соль.
Глава 21
Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919. Глава 21
После полудня пароход пришвартовался в Ревеле. Вслед за быстрой проверкой документов и досмотром багажа военными и таможенными чиновниками мне позволили сойти на берег. По пути в комендатуру я с любопытством оглядывался вокруг. В отличие от Гельсингфорса узкие мостовые эстонской столицы казались запущенными. Городская жизнь и люди тоже казались другими. Очевиден был контраст между хорошо одетыми горожанами, прогуливающимися по тротуарам ухоженных улиц Гельсингфорса, и здешней пестрой толпой людей, одетых кое-как. Военные явно преобладали, но уступали финским: одетые в поношенную форму, они выглядели мрачными и неопрятными. В комендатуре мне дали адрес бараков для временных жильцов, и на следующий день рано утром я явился к капитану из морского отдела. После того как я отрапортовал о прибытии, он предложил мне стул и сообщил следующее. Особый морской полк из офицеров и матросов находился только в стадии формирования. Он должен был служить ядром более крупного соединения, где были люди, имевшие опыт военной службы и предназначенные для укомплектования кораблей Балтийского флота, как только Петроград перейдет в руки белых. Я рассчитывал на то, что меня включат в одно из боевых подразделений на фронте, и слова капитана подействовали на меня угнетающе. Ведь изложенный им план имел предварительный характер, а мы еще были так далеки от цели. Но я находился не в том положении, чтобы выражать свои сомнения, и на следующий же день оказался в Нарве, расположенной на несколько сотен миль ближе к линии фронта. Гардемарин не является полноценным младшим офицером, и я готовился служить рядовым.
Глава 9
Борьба за Красный Петроград. Глава 9
На подступах к Петрограду к осени 1919 г. по-прежнему стояли части 7-й советской армии. После ликвидации первой белогвардейской попытки захватить Петроград 1-я армия растянулась по всей линии фронта от Копорского залива до разграничительной линии с 15-й армией по реке Вердуге общим протяжением в 250 километров. Протяжение фронта Северозападной армии белых, находившейся в боевом соприкосновении с 7-й армией и имевшей на своем левом фланге эстонские войска, равнялось 145 километрам. Численность 7-й армии к моменту перехода во второе наступление Северо-западной армии достигала 24 850 штыков и 800 сабель, при 148 орудиях, 2 бронепоездах и 8 бронемашинах. По сравнению с силами противника 7-я армия имела количественный перевес и значительное превосходство своей артиллерии{275}. Но это благоприятное [302] для 7-й армии соотношение вооруженных сил уравновешивалось большой протяженностью линии ее фронта, что в среднем выражалось в следующем соотношении: на 1 километр фронта Северо-западная армия располагала 120 штыками, а 7-я армия — 100 штыками. Это обстоятельство и создало возможность для белого командования предпринять ряд перебросок своих воинских частей с целью сосредоточения своих сил для прорыва советского фронта. Боевые действия на фронте при подобном соотношении сил должны были бы принять упорный, затяжной характер. Только искусно проводимые операции и наличие целого ряда факторов, влияющих и обусловливающих боевую способность воинских частей, могли бы дать некоторые шансы на победу одной из сторон.
Воспоминания кавказского офицера : II
Воспоминания кавказского офицера : II
Не стану описывать подробно моего путешествия от Тифлиса до границ Абхазии; оно было весьма незанимательно. Зимнее время скрывало от мен живописную сторону богатой имеретинской и мингрельской природы. Плохие дороги, дурные ночлеги, холод, грязь и снег попеременно преследовали меня от начала до конца путешествия. До Сурама я ехал на русских почтовых телегах; всем известно, как они покойны. Через Сурамские горы и далее приходилось ехать верхом, на казачьих переменных лошадях. В Кутаисе я остановился на несколько дней, чтобы явиться к управляющему Имеретией, начальнику абхазского действующего отряда, знавшему только о моем гласном назначении находиться при войсках в Абхазии, так как в Тифлисе признано было необходимым никому не поверять тайны моего настоящего поручения, для того чтобы предохранить меня от последствий всякой даже неумышленной нескромности. Далее я продолжал свой путь без отдыха. От самого Кутаиса я не пользовался другим помещением, кроме постовых плетневых хижин, ночуя в них, по кавказскому обыкновению, на земле, окутанный в бурку вместо постели и одеяла; поэтому я немало обрадовался, услышав шум моря, означавший близость Редут-Кале, в котором я ожидал найти некоторое вознаграждение за испытанные мною лишения. Когда мы подъехали к Редуту, совершенно смерклось, и только эта темнота помешала моему преждевременному разочарованию. Редут-Кале — земляное укрепление, построенное на берегу моря, около устья реки Хопи, посреди непроходимых болот, — был в то время забытый уголок, в котором прозябали изнуренные лихорадками несколько солдат, офицеров и карантинных и таможенных чиновников.
Chapter III
The voyage of the Beagle. Chapter III. Maldonado
Monte Video Excursion to R. Polanco Lazo and Bolas Partridges Absence of Trees Deer Capybara, or River Hog Tucutuco Molothrus, cuckoo-like habits Tyrant-flycatcher Mocking-bird Carrion Hawks Tubes formed by Lightning House struck. July 5th, 1832—In the morning we got under way, and stood out of the splendid harbour of Rio de Janeiro. In our passage to the Plata, we saw nothing particular, excepting on one day a great shoal of porpoises, many hundreds in number. The whole sea was in places furrowed by them; and a most extraordinary spectacle was presented, as hundreds, proceeding together by jumps, in which their whole bodies were exposed, thus cut the water. When the ship was running nine knots an hour, these animals could cross and recross the bows with the greatest of ease, and then dash away right ahead. As soon as we entered the estuary of the Plata, the weather was very unsettled. One dark night we were surrounded by numerous seals and penguins, which made such strange noises, that the officer on watch reported he could hear the cattle bellowing on shore. On a second night we witnessed a splendid scene of natural fireworks; the mast-head and yard-arm-ends shone with St. Elmo's light; and the form of the vane could almost be traced, as if it had been rubbed with phosphorus. The sea was so highly luminous, that the tracks of the penguins were marked by a fiery wake, and the darkness of the sky was momentarily illuminated by the most vivid lightning. When within the mouth of the river, I was interested by observing how slowly the waters of the sea and river mixed.
Глава XX
Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». Глава XX. Остров Килинг. Коралловые образования
Остров Килинг Своеобразный вид острова Скудость растительности. Перенос семян Птицы и насекомые Прибыль и убыль колодцев Поля отмерших кораллов Камни, переносимые в корнях деревьев Крупный краб. Жгучие кораллы Рыба, питающаяся кораллами Коралловые образования Лагунные острова, или атоллы Глубина, на которой могут жить рифообразующие кораллы Огромные площади, по которым разбросаны низменные коралловые острова Опускание их оснований Барьерные рифы. Окаймляющие рифы Превращение окаймляющих рифов в барьерные и в атоллы Свидетельства в пользу изменений уровня Проходы в барьерных рифах Мальдивские атоллы, их особое строение Отмершие и затопленные водой рифы Области опускания и поднятия Распределение вулканов Опускание медленное и в громадных размерах 1 апреля. — В виду показались острова Килинг, или Кокосовые, лежащие в Индийском океане, на расстоянии около 600 миль от берегов Суматры. Эта группа — один из лагунных островов (или атоллов) кораллового строения, похожий на острова Низменного архипелага, поблизости от которого мы проходили. Когда наш корабль подошел ко входу в канал, к нам выехал на лодке м-р Лиск, английский резидент. История обитателей острова вкратце такова. Лет девять тому назад м-р Хэр, личность недостойная, привез сюда с Индонезийского архипелага невольников-малайцев, которых теперь, включая детей, насчитывается более ста человек.
18. Следователь пробует «взять на бас»
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 18. Следователь пробует «взять на бас»
В тот вечер мы долго не спали: свет погасили, но наш татарин продолжал вполголоса свои рассказы, и мы, в какой-то мере забыв про тюрьму, следили за тем, как занятно могла раньше развертываться людская жизнь. И вдруг шаги, бряканье ключей, свет, окрик: — Фамилия? — страж тычет пальцем в каждого из нас по очереди. Доходит до меня. Отвечаю. — Инициалы? — В. В. — Полностью инициалы! — рычит он грозно. Здесь они грубее, чем на Шпалерке. — Имя и отчество, что ли? — Ясно! Имя, отчество? — Отвечаю. — Давай живо! Начинаю одеваться. Все смотрят сочувственно, беспокоясь за меня. — В пальто? — спрашиваю я, чтобы знать, повезут ли на Гороховую или будут допрашивать здесь. — Ничего не сказано, значит, без пальто. Выхожу. Спускаюсь по крутым железным лестницам, в жуткой ночной тишине гигантской тюрьмы. — Обожди. Конвойный останавливает меня в нижнем коридоре на пронизывающем сквозняке. После тесной камеры и постели охватывает дрожь. Стою долго. Совершенно замерзаю. — Давай! Вхожу в кабинет. Передо мной новый следователь. Фигура резкая, отталкивающая. Сухой брюнет, еще молодой, с напряженными движениями. Лоб низкий, глаза маленькие, злые. Военная форма, ромб на петличках — советский генеральский чин. Прежний следователь был в чине полковника. Значит, это начальство. — Садитесь, — говорит он мрачно.
Chapter XV
The voyage of the Beagle. Chapter XV. Passage of the Cordillera
Valparaiso Portillo Pass Sagacity of Mules Mountain-torrents Mines, how discovered Proofs of the gradual Elevation of the Cordillera Effect of Snow on Rocks Geological Structure of the two main Ranges, their distinct Origin and Upheaval Great Subsidence Red Snow Winds Pinnacles of Snow Dry and clear Atmosphere Electricity Pampas Zoology of the opposite Side of the Andes Locusts Great Bugs Mendoza Uspallata Pass Silicified Trees buried as they grew Incas Bridge Badness of the Passes exaggerated Cumbre Casuchas Valparaiso MARCH 7th, 1835.—We stayed three days at Concepcion, and then sailed for Valparaiso. The wind being northerly, we only reached the mouth of the harbour of Concepcion before it was dark. Being very near the land, and a fog coming on, the anchor was dropped. Presently a large American whaler appeared alongside of us; and we heard the Yankee swearing at his men to keep quiet, whilst he listened for the breakers. Captain Fitz Roy hailed him, in a loud clear voice, to anchor where he then was. The poor man must have thought the voice came from the shore: such a Babel of cries issued at once from the ship—every one hallooing out, "Let go the anchor! veer cable! shorten sail!" It was the most laughable thing I ever heard. If the ship's crew had been all captains, and no men, there could not have been a greater uproar of orders.
Très Riches Heures du Duc de Berry
Limbourg brothers. Très Riches Heures du Duc de Berry. Delights and labours of the months. 15th century.
The «Très Riches Heures du Duc de Berry» is an illuminated manuscript created for John, Duke of Berry mostly in the first quarter of the 15th century by the Limbourg brothers. Although not finished before the death of both the customer and the artists. So later it was also worked on probably by Barthélemy d'Eyck. The manuscript was brought to its present state by Jean Colombe in 1485-1489. The most famous part of it is known as «Delights and labours of the months». It consists of 12 miniatures depicting months of the year and the corresponding everyday activities, most of them with castles in the background.
20. В «Кресты»
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 20. В «Кресты»
Утром 25 января 1931 года узнали, что пятьсот человек назначены в «Кресты». ГПУ получило там в свое ведение второй корпус, до этого времени занятый уголовными. Началась всеобщая сумятица. Многие, особенно старожилы, сильно приуныли: при переводе они теряли все свои преимущества. Кроме того, мы все горевали, предвидя потерю всех мелких, но драгоценных для нас вещей: иголки, обрывки веревочек, самодельные ножи — все это должно было пропасть при обыске во время перевода. Беспорядок и суматоха, поднятые начальством, требовавшим мгновенного исполнения приказов, были удручающими. Часами стояли мы в камере для обыска, чтобы подвергнуться этой унизительной процедуре: часами нас проверяли, записывали, считали и пересчитывали, часами ждали мы «черного ворона», который, переполненный до отказа, перевозил нас партиями на другую сторону Невы, в «Кресты». Ожидающих перевозки, уже обысканных, просчитанных и записанных, охраняла уже не тюремная стража, которой не хватало, а простые солдаты из войск ГПУ. Конвойные с любопытством оглядывали нас, крадучись вступали в беседу. — За что, товарищ, сидишь? — Кто его знает, сам не знаю, — был обычный ответ. — Вот, поди ты, все вот так. За что только народ в тюрьмах держат! Воры те свободно по улицам ходят, а хороших людей — по тюрьмам держат. — Тише ты, — останавливал его другой конвойный, — видишь, шпик, — кивнул он головой на подходившего тюремного надзирателя. Дошла и моя очередь. Втиснули в набитый до отказа тюремный фургон, так что последних приминали дверцами; помчали.