Chapter XIV
What happened in the river De la Hacha.
THESE four ships setting sail from Hispaniola, steered for the river De la Hacha, where they were suddenly overtaken with a tedious calm. Being within sight of land becalmed for some days, the Spaniards inhabiting along the coast, who had perceived them to be enemies, had sufficient time to prepare themselves, at least to hide the best of their goods, that, without any care of preserving them, they might be ready to retire, if they proved unable to resist the pirates, by whose frequent attempts on those coasts they had already learned what to do in such cases. There was then in the river a good ship, come from Carthagena to lade with maize, and now almost ready to depart. The men of this ship endeavoured to escape; but, not being able to do it, both they and the vessel fell into their hands. This was a fit purchase for them, being good part of what they came for. Next morning, about break of day, they came with their ships ashore, and landed their men, though the Spaniards made good resistance from a battery they had raised on that side, where, of necessity, they were to land; but they were forced to retire to a village, whither the pirates followed them. Here the Spaniards rallying, fell upon them with great fury, and maintained a strong combat, which lasted till night; but then, perceiving they had lost a great number of men, which was no less on the pirates' side, they retired to secret places in the woods.
Next day the pirates seeing them all fled, and the town left empty of people, they pursued them as far as they could, and overtook a party of Spaniards, whom they made prisoners, and exercised with most cruel torments, to discover their goods. Some were forced, by intolerable tortures, to confess; but others, who would not, were used more barbarously. Thus, in fifteen days that they remained there, they took many prisoners, much plate and movables, with which booty they resolved to return to Hispaniola: yet, not content with what they had got, they dispatched some prisoners into the woods to seek for the rest of the inhabitants, and to demand a ransom for not burning the town. They answered, they had no money nor plate; but if they would be satisfied with a quantity of maize, they would give as much as they could. The pirates accepted this, it being then more useful to them than ready money, and agreed they should pay four thousand hanegs, or bushels of maize. These were brought in three days after, the Spaniards being desirous to rid themselves of that inhuman sort of people. Having laded them on board with the rest of their purchase, they returned to Hispaniola, to give account to their leader, Captain Morgan, of all they had performed.
They had now been absent five weeks on this commission, which long delay occasioned Captain Morgan almost in despair of their return, fearing lest they were fallen in to the hands of the Spaniards; especially considering the place whereto they went could easily be relieved from Carthagena and Santa Maria, if the inhabitants were careful to alarm the country. On the other side, he feared lest they should have made some great fortune in that voyage, and with it have escaped to some other place. But seeing his ships return in greater numbers than they departed, he resumed new courage, this sight causing both in him and his companions infinite joy, especially when they found them full laden with maize, which they much wanted for the maintenance of so many people, from whom they expected great matters under such a commander.
Captain Morgan having divided the said maize, as also the flesh which the hunters brought, among his ships, according to the number of men, he concluded to depart; having viewed beforehand every ship, and observed their being well equipped and clean. Thus he set sail, and stood for Cape Tiburon, where he determined to resolve what enterprise he should take in hand. No sooner were they arrived, but they met some other ships newly come to join them from Jamaica; so that now their fleet consisted of thirty-seven ships, wherein were two thousand fighting men, beside mariners and boys. The admiral hereof was mounted with twenty-two great guns, and six small ones of brass; the rest carried some twenty; some sixteen, some eighteen, and the smallest vessel at least four; besides which, they had great quantities of ammunition and fire-balls, with other inventions of powder.
Captain Morgan having such a number of ships, divided the whole fleet into two squadrons, constituting a vice-admiral, and other officers of the second squadron, distinct from the former. To these he gave letters patent, or commissions to act all manner of hostilities against the Spanish nation, and take of them what ships they could, either abroad at sea, or in the harbours, as if they were open and declared enemies (as he termed it) of the king of England, his pretended master. This done, he called all his captains and other officers together, and caused them to sign some articles of agreement betwixt them, and in the name of all. Herein it was stipulated, that he should have the hundredth part of all that was gotten to himself: that every captain should draw the shares of eight men for the expenses of his ship, besides his own. To the surgeon, beside his pay, two hundred pieces of eight for his chest of medicaments. To every carpenter, above his salary, one hundred pieces of eight. The rewards were settled in this voyage much higher than before: as, for the loss of both legs, fifteen hundred pieces of eight, or fifteen slaves, the choice left to the party, for the loss of both hands, eighteen hundred pieces of eight, or eighteen slaves: for one leg, whether right or left, six hundred pieces of eight, or six slaves: for a hand, as much as for a leg; and for the loss of an eye, one hundred pieces of eight, or one slave. Lastly, to him that in any battle should signalize himself, either by entering first any castle, or taking down the Spanish colours, and setting up the English, they allotted fifty pieces of eight for a reward. All which extraordinary salaries and rewards to be paid out of the first spoil they should take, as every one should occur to be either rewarded or paid.
This contract being signed, Captain Morgan commanded his vice-admirals and captains to put all things in order, to attempt one of these three places; either Carthagena, Panama, or Vera Cruz. But the lot fell on Panama, as the richest of all three; though this city being situate at such a distance from the North Sea as they knew not well the approaches to it, they judged it necessary to go beforehand to the isle of St. Catherine, there to find some persons for guides in this enterprise; for in the garrison there are commonly many banditti and outlaws belonging to Panama and the neighbouring places, who are very expert in the knowledge of that country. But before they proceeded, they published an act through the whole fleet, promising, if they met with any Spanish vessel, the first captain who should take it should have for his reward the tenth part of what should be found in her.
13. Романисты
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 13. Романисты
Читая на воле сообщения ГПУ о признаниях вредителей, протоколы дознаний, где известные всему СССР ученые и специалисты якобы добровольно сознавались в совершенных ими тяжких и часто позорных преступлениях, я был твердо уверен, что сообщения ГПУ вымышлены, а протоколы поддельны, Я не допускал мысли, что опубликованные ГПУ протоколы дознаний, как, например, по делу «48-ми», действительно написаны теми, кому они приписывались. Мне казалось, что отдельные слабовольные люди могут, под страхом смерти, или под пыткой, написать какое угодно «признание», но чтобы это могли писать люди твердого характера и безусловной честности, какими я знал многих из числа убитых, я считал совершенно невозможным. Тем более невероятным казалось мне, чтобы дача самоуничтожающих, позорных, ложных показаний могла быть явлением массовым в среде ученых и специалистов. Но, попав в тюрьму, я к своему ужасу узнал, какая масса заключенных пишет ложные признания. Несомненно, что ГПУ не брезгует подделками подписей, вставками слов, совершенно искажающих смысл, даже составлением целых подложных протоколов дознаний, но, тяжко сказать, есть люди, которые сами на себя писали позорнейшую клевету. Только тот, кто побывал в тисках ГПУ, может себе представить всю жуть рассказов о том, как по нажиму следователя пишутся позорнейшие признания об участии в контрреволюционных, шпионских или вредительских организациях, о деньгах, якобы полученных из-за границы за «вредительскую» работу, об участии в этом других, невинных людей. Вместе с тем это такое установившееся явление, что на тюремном жаргоне имеется для этого специальный термин.
1559 - 1603
From 1559 to 1603
From the end of the Italian Wars in 1559 to the death of Elizabeth I of England in 1603.
1291 - 1337
From 1291 to 1337
Late High Middle Ages. From the Fall of Acre in 1291 to the beginning of the Hundred Years' War in 1337.
17. Духовенство в тюрьме
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 17. Духовенство в тюрьме
В СССР бывали определенные периоды гонений на бывших чиновников, военных, на интеллигенцию, крестьянство, специалистов, занятых на производстве. Гонения то обострялись, то затихали, вспыхивали снова в зависимости от различных поворотов политики, и достигли своего апогея после объявления пятилетки. Преследования священнослужителей, начавшиеся с первых дней советской власти, никогда не прекращались, но считалось, что правительство СССР в принципе якобы твердо держится свободы вероисповеданий и при случае демонстрирует «знатным иностранцам», как, например, Бернарду Шоу, какую-нибудь из уцелевших церквей. Граждане СССР прекрасно знают, что аресты среди «церковных» не прекращаются и что не всегда бывает легко найти священника, чтобы отслужить панихиду или похоронить человека верующего. За мое пребывание в тюрьме на Шпалерной в каждой общей камере всегда не менее десяти — пятнадцати человек, привлекавшихся по религиозным делам. Бывали они и в одиночках, так что общее их число было, вероятно, не менее десяти процентов. Формально им предъявлялось обвинение по статье 58, пункт 10 и пункт 11: контрреволюционная агитация и участие в контрреволюционной организации, что давало от трех лет заключения в концлагерь до расстрела с конфискацией имущества.
Upper Paleolithic reconstructions
Reconstructions of Upper Paleolithic daily life
From 50 000 to 10 000 years before present. Last Ice Age. Realm of Cro-Magnons and other early Homo sapiens sapiens: anatomically and more or less behaviorally modern humans. Consciousness, speech, art positively exist. It is very much debatable if Homo species other than Homo sapiens sapiens ever possessed them. Major world population is early Homo sapiens sapiens, but also some other species of Homo, more characteristic for previous epochs, Neanderthals and possibly even some subspecies of Homo erectus, coexisted for much of the period. Humans begin to populate Australia and Americas. First decisive evidence of spears used as projectile weapons. Invention of a tool to throw them faster and farther: spear-thrower. Bow seems to be invented only near the transition from the Upper Paleolithic to the Mesolithic. Control of fire, fire making including, is widespread. Pleistocene megafauna: iconic mammoths and woolly rhinoceros. Many of mammals common enough today exist in much larger forms: giant beavers, giant polar bears, giant kangaroos, giant deers, giant condors. Some in "cave" forms, like cave bears, cave lions, cave hyenas.
Примечания
Борьба за Красный Петроград. Примечания
{1} Везде в не оговоренных случаях курсив в цитатах наш. — Н. К. {2} В октябре 1917 г. Главное артиллерийское управление «своим попечением» направило в Новочеркасский артиллерийский склад 10 000 винтовок из Петрограда и 12 800 винтовок из Москвы. Как первая, так и вторая партия оружия по назначению не дошли. Поэтому генерал М. В. Алексеев предлагал вновь дать наряд, значительно его увеличив — до 30 000 винтовок, и то на первое время. {3} Белое дело. Берлин: Изд-во «Медный всадник», 1926. Т. 1. С. 77–82. В этих последних заключительных словах генерала нельзя не отметить некоторой доли сомнения в своих начинаниях; ясная перспектива, нарисованная им, дала под конец основательную трещину. Фантазия, пленившая его в кабинете, должна была уступить хотя и незначительное, но все же заключительное место для соображении практического характера. Несколько позже, 9 февраля (27 января) 1918 г., генерал М. В. Алексеев в своем обращении во французскую миссию в г. Киеве вынужден был подтвердить свое заключение из цитированного выше письма от 8(21) ноября 1917 г. Он писал: «Идеи большевизма нашли приверженцев среди широкой массы казаков. Они не желают сражаться даже для защиты собственной территории, ради спасения своего достояния. Они глубоко убеждены, что большевизм направлен только против богатых классов — буржуазии и интеллигенции, а не против области, где сохранился порядок, где есть хлеб, уголь, железо, нефть» (Владимирова В. Год службы «социалистов» капиталистам: Очерки по истории контрреволюции в 1918 г./ Под ред. Я. А.
Глава VII
Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». Глава VII. От Буэнос-Айреса до Санта-Фе
Поездка в Санта-Фе Заросли чертополоха Нравы вискаши Маленькая сова Соленые ручьи Плоские равнины Мастодонт Санта-Фе Перемена ландшафта Геология Зуб вымершей лошади Связь между ископаемыми и современными четвероногими Северной и Южной Америки Последствия великой засухи Парана Повадки ягуара Ножеклюв Зимородок, попугай и ножехвост Революция Буэнос-Айрес Состояние управления 27 сентября. — Вечером я выехал в Санта-Фе, который расположен на берегу Параны, на расстоянии около 300 английских миль от Буэнос-Айреса. Дороги в окрестностях Буэнос-Айреса после дождей были в очень плохом состоянии. Я не мог себе представить, чтобы здесь мог пробраться запряженный волами фургон; и в самом деле, фургоны двигались со скоростью не больше мили в час, а впереди шел человек, высматривавший, где бы лучше проехать. Волы были совершенно измучены; было бы большой ошибкой предполагать, что с улучшением дорог и ускорением передвижения соответственно возрастают и страдания животных. Мы обогнали обоз из фургонов и стадо скота, державшие путь в Мендосу. Расстояние туда составляет около 580 географических миль, а путешествие совершается обыкновенно за 50 дней. Фургоны очень длинные, узкие и крыты тростником; у них только два колеса, диаметр которых в иных случаях доходит до 10 футов. Каждый из фургонов тащат шесть волов, которых подгоняют остроконечной палкой длиной не менее 20 футов, подвешенной под крышей; для коренных волов употребляют палку покороче, а промежуточную пару подгоняют острым выступом, отходящим под прямым углом от середины длинной палки.
Глава III
Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». Глава III. Мальдонадо
Монтевидео Мальдонадо Путешествие к Рио-Поланко Лассо и боласы Куропатки Отсутствие деревьев Олень Capybara, или водосвинка Тукутуку Molothrus, его кукушечьи нравы Тиран-мухоловка Пересмешник Стервятники Трубки, образованные молнией Дом, в который ударила молния 5 июля 1832 г. — Утром мы подняли якорь и вышли из великолепной гавани Рио-де-Жанейро. На пути к Ла-Плате мы не видели ничего интересного, только однажды нам встретилось большое стадо дельфинов, состоявшее из многих сотен голов. Местами они сплошь бороздили море; диковинное это было зрелище: дельфины сотнями, один за другим, выскакивали целиком на поверхность, разрезая воду. Когда корабль шел со скоростью 9 узлов, эти животные совершенно свободно прыгали взад и вперед перед носом корабля и, обогнав нас, стремительно уносились вперед. Как только мы вошли в эстуарий Ла-Платы, наступила очень неустойчивая погода. Однажды темной ночью нас окружили многочисленные тюлени и пингвины; они производили такие странные звуки, что вахтенный офицер рапортовал, будто слышит мычание скота на берегу. В другую ночь мы оказались свидетелями великолепной картины естественного фейерверка: на верхушке мачты и концах рей сверкали огни св. Эльма, а форма флюгера обозначалась так, словно он был натерт фосфором. Море так сильно светилось, что пингвины, плавая, оставляли за собой огненные следы, а мрак небес на короткие мгновения разрывался яркими вспышками молний. В устье реки я с интересом наблюдал, как медленно смешивались воды моря и реки.
5. Второй допрос
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 5. Второй допрос
Начинается второй день в тюрьме, — начинается второй допрос. — Как поживаете? — И внимательный следовательский глаз, чтобы найти следы бессонной ночи, но я прекрасно выспался и освежился. — Ничего. — Плохо у вас в камере. Вы в двадцать второй? — Камера как камера. — Ну как, подумали? Сегодня будете правду говорить? Это типичная манера следователей бросаться от одного вопроса к другому, особенно, когда они хотят поймать на мелочах. — Я и вчера говорил только правду. Он рассмеялся: — А сегодня будет неправда? — Сегодня будет правда, как и вчера, — отвечаю я серьезно, показывая, что понимаю его: если бы я на его вопрос: «Сегодня будете правду говорить?» по невниманию ответил: «Да!», он сделал бы вывод, что я признаю тем самым, что вчера правды не говорил. Итак, меня, крупного специалиста, обвиняют в тяжком государственном преступлении, мне грозит расстрел, а следователь занимается тем, что ловит меня на ничего не значащих словах. Сорвавшись на этом, он перекидывается назад, к вопросу о камере: — Я старался для вас выбрать камеру получше, но у нас все так переполнено. Я надеюсь, что мы с вами сговоримся, и мне не придется менять режим, который я вам назначил. Третья категория самая мягкая: прогулка, передача, газета, книги. Первые две категории значительно строже. Однако имейте в виду, что ваш режим зависит только от меня, в любой момент вы будете лишены всего и переведены в одиночку.
IX. План побега
Побег из ГУЛАГа. Часть 2. IX. План побега
Второй раз встретиться было легче: сквозь тягость и прошлого, и настоящего нет-нет да пробивалась радость. Одно то, что мы сидели втроем за столом, ели вместе, волновало до слез. Так невероятно далеко по времени отстояло это простое счастье — быть рядом, не страшась, что смерть в любой день может отнять, по крайней мере, одного или двух из нас троих. После ужина мальчика уложили спать. От привезенных вещей — чашек, чайника, еще каких-то пустяков маячил призрак дома. Но, когда мальчик уснул и все в доме стихло, муж стал беспокоен. Вспомнил он или хотел спросить о чем-нибудь? Мне становилось не по себе, но он молчал, и страшно было вмешиваться в его мысли. Слишком много мы оба вынесли, чтобы с легкостью можно было раскрыть пережитое. — У меня безумная мысль, — заговорил он, наконец, глухо, еле слышно. — Бежать. Помнишь, перед арестом? — Да. — Это безумие? У меня кружилась голова, я не сразу смогла ответить. — Может быть, да, безумие, а может быть, это единственный выход. — Я все обдумал. Слушай. Дай листок бумаги и карандаш. Молча, быстро, точно он начертил западный берег Белого моря, заливы, губы, озера, реку, уходящую истоками на запад, линию железной дороги, несколько станций. — Вы приезжаете летом на свидание в Кандалакшу. Сделаю так, чтобы меня сюда послали. Если я напишу в письме что-нибудь о юге, значит, ничего не выходит; если о севере, значит, все хорошо.
10. «Академическое дело»
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 10. «Академическое дело»
«Академическое дело» или, как его называли еще, «платоновское дело», по имени академика С. Ф. Платонова, было одним из самых крупных дел ГПУ, наряду с «шахтинским процессом», делом «48-ми», процессом «промпартии» и др. Для жизни русской интеллигенции оно имело огромное значение, значительно большее, чем пышно разыгранный весной 1931 года «процесс меньшевиков», подробно освещенный в советской и заграничной печати. «Академическое дело» известно сравнительно мало, потому что ГПУ не вынесло его на открытый суд и решило судьбу крупнейших ученых в своих застенках. Скудные сведения о нем, проникавшие через лиц, привлеченных по этому «делу», и от близких, передавались каждый раз с такой опаской, были так отрывочны, что даже официальная часть, то есть самое обвинение, осталась в значительной мере неясной и противоречивой. Когда явится возможность представить это дело по документам и свидетельствам людей, непосредственно привлекавшихся по нему, оно займет место истинного некролога русской, особенно исторической, науки. Это будет одна из самых трагичных страниц в повести о русской интеллигенции. Я же могу говорить о нем только как случайный свидетель, со слов лиц, попадавших со мною в те же тюремные камеры, бывших со мною в этапе или в Соловецком концентрационном лагере. Кроме того, я связан тем, что могу передать только ту часть разговоров, по которым ГПУ не сможет установить, от кого я их слышал. Особенностью этого «дела» было прежде всего то, что оно оказалось «неудачным» для ГПУ.