Chapter I


The introduction
The author sets forth for the Western islands, in the service of the West-India Company of France
They meet with an English frigate, and arrive at the Island of Tortuga.


WE set sail from Havre-de-Grace in France, from whence we set sail in the ship called St. John, May 2, 1666. Our vessel was equipped with twenty-eight guns, twenty mariners, and two hundred and twenty passengers, including those whom the company sent as free passengers. Soon after we came to an anchor under the Cape of Barfleur, there to join seven other ships of the same West-India company, which were to come from Dieppe, under convoy of a man-of-war, mounted with thirty-seven guns, and two hundred and fifty men. Of these ships two were bound for Senegal, five for the Caribbee islands, and ours for Tortuga. Here gathered to us about twenty sail of other ships, bound for Newfoundland, with some Dutch vessels going for Nantz, Rochel, and St. Martin's, so that in all we made thirty sail. Here we put ourselves in a posture of defence, having noticed that four English frigates, of sixty guns each, waited for us near Aldernay. Our admiral, the Chevalier Sourdis, having given necessary orders, we sailed thence with a favourable gale, and some mists arising, totally impeded the English frigates from discovering our fleet. We steered our course as near as we could to the coast of France, for fear of the enemy. As we sailed along, we met a vessel of Ostend, who complained to our admiral, that a French privateer had robbed him that very morning; whereupon we endeavoured to pursue the said pirate; but our labour was in vain, not being able to overtake him.

Our fleet, as we sailed, caused no small fears and alarms to the inhabitants of the coasts of France, these judging us to be English, and that we sought some convenient place for landing. To allay their fright, we hung out our colours; but they would not trust us. After this we came to an anchor in the bay of Conquet in Brittany, near Ushant, there to take in water. Having stored ourselves with fresh provisions here, we prosecuted our voyage, designing to pass by the Ras of Fontenau, and not expose ourselves to the Sorlingues, fearing the English that were cruising thereabouts. The river Ras is of a current very strong and rapid, which, rolling over many rocks, disgorges itself into the sea, on the coast of France, in 48 deg. 10 min. latitude; so that this passage is very dangerous, all the rocks, as yet, being not thoroughly known.

Here I shall mention the ceremony, which, at this passage, and some other places, is used by the mariners, and by them called baptism, though it may seem little to our purpose. The master's mate clothed himself with a ridiculous sort of garment, that reached to his feet, and on his head he put a suitable cap, made very burlesque; in his right hand he had a naked wooden sword, and in his left a pot full of ink: his face was horribly blacked with soot, and his neck adorned with a collar of many little pieces of wood. Thus apparelled, he commanded every one to be called who had never passed through that dangerous place before; and then, causing them to kneel down, he made the sign of the cross on their foreheads, with ink, and gave every one a stroke on the shoulders with his wooden sword. Meanwhile, the standers-by cast a bucket of water upon each man's head; and so ended the ceremony. But that done, each of the baptized must give a bottle of brandy, placing it nigh the main-mast, without speaking a word; even those who have no such liquor not being excused. If the vessel never passed that way before, the captain is obliged to distribute some wine among the mariners and passengers; but as for other gifts, which the newly-baptized frequently offer, they are divided among the old seamen, and of them they make a banquet among themselves.

The Hollanders likewise, not only at this passage, but also at the rocks called Berlingues, nigh the coast of Portugal, in 39 deg. 40 min. (being a passage very dangerous, especially by night, when, in the dark, the rocks are not distinguishable, the land being very high) they use some such ceremony: but their manner of baptizing is very different from that of the French; for he that is to be baptized is fastened, and hoisted up thrice, at the mainyard's end, as if he were a criminal. If he be hoisted the fourth time, in the name of the Prince of Orange, or of the captain of the vessel, his honour is more than ordinary. Thus every one is dipped several times in the main ocean; but he that is dipped first has the honour of being saluted with a gun. Such as are not willing to fall, must pay twelve pence for ransom; if he be an officer, two shillings; and if a passenger, at their own pleasure. If the ship never passed that way before, the captain is to give a small rundlet of wine, which, if he denies, the mariners may cut off the stem of the vessel. All the profit accruing by this ceremony is kept by the master's mate, who, after reaching their port, usually lays it out in wine, which is drank amongst the ancient seamen. Some say this ceremony was instituted by the Emperor Charles V. though it is not amongst his laws. But here I leave these sea customs, and return to our voyage.

Having passed the Ras, we had very good weather, till we came to Cape Finis Terræ: here a sudden tempest surprised us, and separated our ship from the rest that were in our company. This storm continued eight days; in which time it would move compassion to see how miserably the passengers were tumbled to and fro, on all sides of the ship; insomuch, that the mariners, in the performance of their duty, were compelled to tread upon them. This boisterous weather being over, we had very favourable gales again, till we came to the tropic of Cancer. This tropic is an imaginary circle, which astronomers have invented in the heavens, limiting the progress of the sun towards the north pole. It is placed in the latitude of 23 deg. 30 min. Here we were baptized a second time, as before. The French always perform this ceremony at the tropic of Cancer, as also under the tropic of Capricorn. In this part of the world we had very favourable weather, at which we were very glad, because of our great want of water; for that element is so scarce with us, that we were stinted to two half pints a man every day.

About the latitude of Barbadoes, we met an English frigate, or privateer, who first began to give us chase; but finding herself not to exceed us in force, presently got away: hereupon, we pursued her, firing several guns, eight-pounders, at her; but at length she escaped, and we returned to our course. Soon after, we came within sight of Martinico. We were bent to the coast of the isle of St. Peter, but were frustrated by a storm, which took us hereabouts. Hence we resolved to steer to Gaudaloupe, yet we could not reach this island, by reason of the said storm; so that we directed our course to the isle of Tortuga, being the very same land we were bound to. We passed along the coast of Punta Rica, which is extremely agreeable and delightful to the sight, being adorned with beautiful woods, even to the tops of the mountains. Then we discovered Hispaniola (of which I shall give a description), and we coasted about it till we came to Tortuga, our desired port. Here we anchored, July 7, in the same year, not having lost one man in the voyage. We landed the goods that belonged to the West-India company, and, soon after, the ship was sent to Cal de Sac with some passengers.

О русском крестьянстве

Горький, М.: Берлин, Издательство И.П.Ладыжникова, 1922

Люди, которых я привык уважать, спрашивают: что я думаю о России? Мне очень тяжело все, что я думаю о моей стране, точнee говоря, о русском народe, о крестьянстве, большинстве его. Для меня было бы легче не отвечать на вопрос, но - я слишком много пережил и знаю для того, чтоб иметь право на молчание. Однако прошу понять, что я никого не осуждаю, не оправдываю, - я просто рассказываю, в какие формы сложилась масса моих впечатлений. Мнение не есть осуждениe, и если мои мнения окажутся ошибочными, - это меня не огорчит. В сущности своей всякий народ - стихия анархическая; народ хочет как можно больше есть и возможно меньше работать, хочет иметь все права и не иметь никаких обязанностей. Атмосфера бесправия, в которой издревле привык жить народ, убеждает его в законности бесправия, в зоологической естественности анархизма. Это особенно плотно приложимо к массе русского крестьянства, испытавшего болee грубый и длительный гнет рабства, чем другие народы Европы. Русский крестьянин сотни лет мечтает о каком-то государстве без права влияния на волю личности, на свободу ее действий, - о государстве без власти над человеком. В несбыточной надежде достичь равенства всех при неограниченной свободe каждого народ русский пытался организовать такое государство в форме казачества, Запорожской Сечи. Еще до сего дня в темной душе русского сектанта не умерло представление о каком-то сказочном «Опоньском царстве», оно существует гдe-то «на краю земли», и в нем люди живут безмятежно, не зная «антихристовой суеты», города, мучительно истязуемого судорогами творчества культуры.

Часть II. Тюрьма

Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма

От редакции

Воспоминания кавказского офицера : От редакции

Барон Федор Федорович Торнау (1810-1890) — один из замечательных офицеров русской армии, внесших в изучение Кавказа вклад не меньший, чем ученые. Он родился в 1810 году в Полоцке, получил образование в благородном пансионе при Царскосельском лицее. В 1828 году начал военную службу в чине прапорщика. Пройдя героическую военную школу в турецкой (1828-1829 годов) и польской (1831 года ) кампаниях, после недолгой службы в петербургской канцелярии Главного штаба добровольно отпросился на Кавказ, предпочитая "труды боевой жизни парадной службе и блеску паркетных удач". Далее — двенадцатилетняя служба на Кавказе. Действуя в распоряжении командующего Кавказской линией А.А.Вельяминова, Торнау отличился стойкостью и выносливостью в бою, четкостью в выполнении сложных поручений, трезвой оценкой событий, способностью принимать решение в неординарных ситуациях. А.А.Вельяминов высоко оценил достоинства молодого офицера и желал видеть его в своем ближайшем окружении. Но судьба распорядилась иначе. В сентябре 1832 года Торнау был тяжело ранен, долго лечился и вернулся на службу только осенью 1834 года, когда кавказское командование разрабатывало план сухопутного сообщения вдоль восточного берега Черного моря. Ему поручают сложную задачу — "скрытый обзор берегового пространства на север от Гагр". Тайные цели рекогносцировки требовали надежных проводников и особой маскировки. Федору Федоровичу приходилось выдавать себя за горца.

10. Мат, блат и стук

Записки «вредителя». Часть III. Концлагерь. 10. Мат, блат и стук

В Соловецком лагере существует поговорка, что три кита, на которых держится лагерь, — это мат, блат и стук. Мат — это непристойная брань, доведенная в лагере до высшей виртуозности и получившая необыкновенное распространение. Ругаются заключенные и начальство, ругаются по всякому поводу и без всякого повода. Мне кажется, у заключенных в этом выражается их бессильная злоба, презрение к проклятой рабской жизни, из которой выбраться невозможно, презрение к самим себе, ко всему окружающему. У начальства это способ выражения своей власти и превосходства над заключенными, которых можно безнаказанно ругать похабными словами. Кроме того, в лагере, среди начальства и заключенных, есть прославленные виртуозы ругани, которые относятся к этому, как к известному мастерству, искусству, и ругаются с особым чувством и выражением. Один из начальников «Рыбпрома» был в этом деле одним из первых мастеров лагеря и настоящим художником. Ни одного распоряжения он не отдавал, не произнеся отборнейших непристойных выражений, не по адресу того, к кому он обращался, а за счет третьих лиц. Передать его речь в печати совершенно невозможно, хотя она необыкновенно характерна для лагерных отношений. Надо представить себе, что если он отдавал, например, распоряжение написать деловую бумагу в ответ на непонравившееся ему отношение, форма его распоряжения заключенному спецу была примерно следующая: — Будьте добры, напишите этим (далее следуют непристойные слова в самой фантастической комбинации), так напишите, чтобы у них по морде текло, на голову им, мерзавцам...

Предисловие

Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919. Предисловие

«...Как это часто бывает в истории, наши чувства склоняются на сторону тех, чье поражение мы должны считать, тем не менее, идущим во благо». Джон Адамс Дойль. «Английские колонии в Америке» Это краткое напутствие предназначено для тех, кто приступает к чтению с полной уверенностью в моей пристрастности. Хотелось бы напомнить, что никто не в состоянии дать совершенно объективное описание собственной жизни, как бы ни желал этого. Личные впечатления не всегда поддаются объяснению, но во многом определяются окружающей этого человека средой: семьей, друзьями, строем жизни – словом, всем, что формирует личность, всем, что влияет на нее на протяжении ее пути. В данном случае речь идет о моем восприятии дореволюционной России. Я знаю, что в стране было много несправедливости, что определенные социальные группы страдали от произвола царской власти. Тем не менее мне повезло быть членом семьи, жившей в более комфортных, благоприятных условиях, поэтому мое отношение к дореволюционной жизни в России достаточно позитивно. Столь очевидные противоречия заставляют меня признать свои ограниченные возможности и убеждают в том, что окончательную оценку революции следует оставить будущему поколению, которое сможет быть более объективным. У меня же нет желания делать окончательные выводы или пытаться проводить сравнения старого и нового. Эти страницы просто посвящены истории болезни общества – тем событиям, которые я наблюдал в то время и в которых участвовал.

1871 - 1914

С 1871 по 1914 год

С конца Франко-Прусской войны в 1871 до начала Первой мировой войны в 1914.

Глава XII

Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». Глава XII. Среднее Чили

Вальпараисо Экскурсия к подножию Анд Строение местности Восхождение на Колокольную гору Кильоты Раздробленные глыбы зеленокаменной породы Громадные долины Рудники Положение горняков Сант-Яго Каукнесские горячие воды Золотые прииски Мельницы, для руды Продырявленные камни Повадки пумы Тюрко и тапаколо Колибри 23 июля. — Поздней ночью «Бигль» бросил якорь в заливе Вальпа раисо — главном морском порте Чили. С наступлением утра все показалось нам восхитительным. После Огненной Земли климат Вальпараисо был просто чудесен: воздух такой сухой, небо ясное и синее, солнце сияет так ярко, что кажется, будто жизнь так и брызжет отовсюду. С якорной стоянки открывается прелестный вид. Город выстроен у самого подножия цепи довольно крутых холмов вышиной около 1 600 футов. Из-за такого расположения он состоит из одной длинной, широко раскинувшейся улицы, идущей парал лельно берегу, и каждый раз, когда по дороге встречается овраг, дома громоздятся по обоим его склонам. Округленные холмы, лишь частично покрытые очень скудной растительностью, изрыты бесчи сленными лощинками, в которых обнажается необыкновенно яркого красного цвета почва. Все это, а также низенькие выбеленные дома с черепичными крышами вызвали в моей памяти Сайта-Крус на Тене рифе. В северо-восточном направлении кое-где отчетливо виднеются Анды; но с окрестных холмов эти горы кажутся гораздо более вели чественными: оттуда лучше ощущается то огромное расстояние, на котором они находятся. Особенно великолепен вулкан Аконкагуа.

Глава 12

Борьба за Красный Петроград. Глава 12

Колоссальную работу по обороне Петрограда выполняла коммунистическая партия. Петроградские городской и губернский комитеты РКП(б) приняли все меры к тому, чтобы обеспечить перелом на ближайшем фронте и наряду с этим подготовить город к обороне изнутри. На призыв Петрограда откликнулись не только ближайшие губернские комитеты партии, но и более отдаленные. Посильная помощь оказывалась со всех сторон. Под непосредственным руководством партии проходила вся работа внутренней обороны города: коммунисты, поставленные под ружье с первых же дней поражения полевых частей Красной армии, явились той внутренней силой, на которую ложилась тяжелая обязанность встретить противника в случае его вторжения в пределы города. В последующие дни октября коммунисты играли роль связующего звена, цементировали районные отряды внутренней обороны, поднимали боевое настроение бойцов отряда, выполняли самые трудные и сложные задания по обороне города. Наряду с мужчинами-партийцами принимали активное участие и [415] женщины — члены партии, роль которых, как и работниц вообще, отмечалась выше в связи с деятельностью районов. Значительная часть коммунистов пошла на усиление полевых частей Красной армии и, принимая участие в целом ряде боев на фронте с Северо-западной армией, показывала пример стойкости и героизма. Общую картину состояния организации г. Петрограда в 1919 г. можно восстановить только по тем статистическим данным, которые были результатом произведенной в январе 1920 г. переписи наличного состава членов Петроградской организации по спискам коллективов и при проверке членских карточек, но без непосредственного опроса членов организации.

Часть I. Советский подплав в период Гражданской войны (1918-1920 гг.) [11]

Короли подплава в море червонных валетов. Часть I. Советский подплав в период Гражданской войны (1918–1920 гг.)

«Жена вредителя»

Побег из ГУЛАГа. Часть 3. «Жена вредителя»

Это не политическая книга, это повесть о женской советской доле в годы террора — 1930–1931. Не думаю, чтобы кто-нибудь из большевистского правительства верил в миф о «вредительстве», под лозунгом борьбы с которым осуществлялся террор. Во вредительство вообще никто не верил. На удивление всем, оно было объявлено новым проявлением классовой борьбы, раскрытие его стало частью внутренней политики и, как всегда при исполнении директив политбюро, проведено с максимальной энергией. Это усердие — массовые аресты, допросы с пристрастием, иногда и прямые пытки, расстрелы, ужасы лагерей и ссылки — проявлялось так, как будто это самое естественное для советской жизни, как людоедство для антропофагов. Бежавшие советские дипломаты и чекисты развернули такую картину цинизма правительственного аппарата, какую мало кто представляет себе в СССР. Но никто не сказал о жизни тех людей, которые обречены быть гражданами СССР. Не знаю даже, представляет ли само большевистское правительство, во что оно превратило существование своих подданных. С высот своего коммунистического величия оно не видит тех, кем правит, и презирает тех, кого губит. Ни дома, ни семьи, ни личной безопасности нет у гражданина «самой свободной страны в мире», как бы он ни был чист и безупречен по отношению к государству, с какой бы беззаветностью ни работал на свою страну. Он не человек, он раб, похуже крепостного или беглого негра. Как только имя его нужно для политических целей ГПУ, он объявляется врагом социалистического государства.

XVII. Обвинение

Побег из ГУЛАГа. Часть 1. XVII. Обвинение

Семь допросов, следовавших один за другим, приводили меня во все большее недоумение: грозили расстрелом, но ни в чем конкретном не обвиняли. При таком положении меня так же легко было расстрелять, как и выпустить на волю. Чтобы понапрасну не терзаться бессмысленными в этих стенах вопросами, самое разумное было бы признать, что ничего, кроме произвола, в ГПУ нет, что следователи допрашивают отчасти, чтобы провести служебное время, отчасти про запас — не сболтнешь ли чего лишнего. Но успокоиться на этом очень трудно, и, чтобы предугадать свою судьбу, оставалось заниматься наблюдениями над другими заключенными и следить, по возможности, за их судьбой. Женщины легко делились по предъявляемым им обвинениям на группы, и приговоры были также типизированы по этим общим признакам, а совершенно не по степени их личной вины, если бы таковая обнаруживалась. Самой многочисленной была категория «жен», куда, по существу, надо было отнести также сестер, племянниц, матерей, а иногда и бабушек. Некоторые семьи были представлены тремя поколениями, многие — двумя. Заключение их в тюрьму называлось «мерой социального воздействия» и направлялось против главного арестованного, они же сами в счет не шли. Жен тревожили допросами, остальных же, большей частью, просто держали, чтобы лишить их родственника всякой помощи и угнетающе действовать на его психику. В приговорах женам обыкновенно определяли наказание на одну степень легче, чем мужу, даже если они не имели никакого отношения «к делу», по которому привлекали его.

Глава 29

Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919. Глава 29

Впервые за шесть лет мы оказались в городе, не изувеченном обезображивающими шрамами. Обильная зеленая листва парков и веселая суета на улицах превращали Копенгаген в волшебную сказку. После нескольких лет, проведенных среди людей, которые постоянно испытывали голод и неопределенность, датчане показались нам фантастическими существами из другого мира. Мы с изумлением смотрели на ухоженных мужчин, праздно прогуливающихся вдоль тротуаров, глазели на беззаботных элегантных женщин и на детей, оглашавших улицы громким смехом. Мы не верили своим глазам и чувствам. Но еще удивительнее было их отношение к нам. Несколько лет нас преследовали так долго и неотступно, что каждого постороннего человека мы невольно воспринимали с опаской, как потенциального противника. Уже наутро все датские газеты отвели целые колонки рассказам о нас и нашем корабле. Сначала нас обеспокоили толпы людей, собравшиеся у перил набережной и наблюдавшие, как мы драили палубу и наводили чистоту на корабле. Но не было нужды знакомиться с датчанами близко, чтобы сразу же почувствовать их расположение, и эта атмосфера дружественности оказывала на нас ошеломляющее впечатление. На другой день мы не имели отбоя от посетителей и приглашений. В Копенгагене было много русских – большей частью семьи, которые во время революции находились за рубежом. Они распахнули для нас двери своих домов и буквально состязались друг с другом в гостеприимности.