Глава 3
В первые девяносто дней войны население приспосабливалось в тылу к новым условиям существования. Необходимо было удовлетворить многочисленные нужды страны, ведущей военные действия. Для каждого находилось много работы. Повсюду наблюдались разительные перемены, по мере того как женщины заменяли мужчин в промышленности. Когда в деревнях остались лишь старики и дети, основная нагрузка пала на плечи жен и дочерей, которые постоянно принимали участие в полевых работах, но испытывали большие трудности из-за нехватки лошадей, реквизированных армией. Муниципалитет Петрограда набирал женщин в качестве кондукторов уличных конок, что считалось настолько необычным, что спровоцировало множество доброжелательных шуток и карикатур. Женщины выполняли и другую работу, еще более непосредственно связанную с войной.
По западным стандартам обеспечение русской армии продовольствием не отвечало необходимым требованиям, равно как и денежное содержание солдат. Хотя фронтовики снабжались обмундированием на должном уровне, им постоянно не хватало мелочей, о которых командование не позаботилось, а они были солдатам не по карману, но совершенно необходимы для минимального комфорта. Поэтому женщины из семей скромного достатка снабжали фронтовиков небольшим количеством табака и мыла. Занятые домашним хозяйством, свободные минуты женщины тратили на вязание шарфов, носков, рукавиц и других теплых вещей. Из набивного ситца изготавливали кисеты для табака и платки. Простыни разрывались на длинные полосы, чтобы у солдат было достаточно портянок. Все это упаковывали в старые коробки и ящики. Чтобы обеспечить справедливое распределение вещей, были созданы пункты, в которых подарки с благодарностью принимали, заворачивали в стандартные упаковки и направляли в воинские подразделения. Центральное благотворительное общество в Петрограде пользовалось покровительством императрицы, а его штаб-квартира помещалась в Зимнем дворце. Моя мать заведовала одним из пунктов общества, куда я часто наведывался на пути из школы домой. Дворцовые комнаты, богато украшенные, с высокими потолками, где женщины общества добросовестно трудились с утра до ночи, выглядели как заводские отделы снабжения.
Тысячи молодых женщин добровольно работали медсестрами. В них нуждались и на поле боя, и в санчастях, и в огромных правительственных госпиталях за линией фронта, и в многочисленных медпунктах, открытых в госучреждениях и частных домах с целью оказать медицинскую помощь искалеченным людям. Девушки, никогда прежде не работавшие и поступавшие на службу беспомощными дилетантками, становились через несколько месяцев опытными профессионалами. Когда моя сестра Ирина и ее подруги готовились стать медсестрами, я относился к их намерению скептически, и особенно потому, что в качестве манекена для отработки навыков перевязки и наложения шин они использовали меня. Но уже через год Ирина стала медсестрой в операционной одного из крупных госпиталей Петрограда. Когда мне доводилось слышать об успешной работе сестры, я еще более восхищался ею.
В течение первых двух лет войны шла напряженная, сосредоточенная работа. Заводы работали на полную мощность, школы, колледжи и университеты занимались военной подготовкой в рамках всеобщей воинской повинности, военные училища и учебные центры ускоренно готовили офицеров. Времени для дел, не связанных непосредственно с войной, не оставалось.
Бурные выражения настроений шли на убыль, но, когда происходили важные события, реакцию людей предсказать было нетрудно. В ноябре 1914 года, когда турецкий флот без объявления войны обстрелял черноморские порты России, поднялась большая волна общенационального возмущения. А когда в 1915 году Италия присоединилась к союзникам, массовые демонстрации, приветствовавшие это событие у посольства Италии в Петрограде, напоминали бурный подъем народных чувств в первые дни войны. Но в основном были очевидны решимость людей способствовать успеху общего дела, а также острый, пристальный интерес к новостям с фронта. Как только на уличных стендах вывешивали свежие газеты, мужчины и женщины принимались изучать скудные официальные коммюнике командования Российской армии и союзнических войск. Едва ли не в каждом доме висела на стене карта, по которой прослеживали наступления и отходы наших и вражеских войск. У нас висела карта примерно в 10 квадратных футов. Каждый вечер я обозначал булавками линии тысячемильного фронта в соответствии с лаконичными и скупыми информационными бюллетенями.
Боевые действия составляли постоянный источник радости и тревоги. Первые успехи в Восточной Пруссии, глубокое проникновение русской армии на территорию Австрии, остановка наступления немецких войск на Париж обнадеживали, но не порождали полной уверенности или ложных надежд на скорую победу. Вынужденное отступление из Австрии, оставление Варшавы и провал англо-французского наступления на турецкие проливы переживались болезненно, но не приводили в отчаяние. Вера в свою армию была непоколебима, никто не сомневался в боевых качествах солдат. Командиры тоже пользовались доверием общества.
Имена генералов Алексеева, Брусилова, Рузского, а также адмиралов Эссена и Колчака были постоянно на слуху, но наибольшей популярностью пользовался великий князь Николай – главнокомандующий Русской армией. Его впечатляющая внешность и личные качества привлекали и военных и гражданских лиц. Он неукоснительно выполнял необходимые обязанности и выражал свое мнение открыто, без обиняков. Ходили разговоры, что великий князь, грозный во гневе, увольнял со службы и даже подвергал телесному наказанию генералов за неподчинение приказам. Было это правдой или нет, значения не имеет; солдаты верили, что с главнокомандующим шутки плохи, что он не терпит пренебрежения долгом, каждый, кто будет уличен им в безответственности, подвергнется наказанию независимо от звания и положения. Фронтовики верили в это, и их веру разделяли широкие круги общественности.
Все соглашались в том, что командование вооруженными силами России отвечает требованиям войны. Русские солдаты не посрамили себя на полях сражений с пруссаками, русские генералы не уступали в разработке тактики и стратегии знаменитому германскому Генеральному штабу, и результаты не давали повода для разочарования. Да, мы потерпели ряд поражений, уступили значительную территорию, но снова и снова русская армия перехватывала инициативу и вынуждала немцев занимать оборону. Российский Балтийский флот в условиях безусловного превосходства германского флота оставался грозной силой: он парализовал активность противника в Балтийском море, а когда немцы попытались навязывать бои, отбивал атаки, нанося тяжелые контрудары. В целом имелись веские основания гордиться действиями армии и флота, особенно учитывая ухудшающуюся ситуацию с военным снабжением, которая вскоре стала очевидной.
Никакая цензура не могла утаить сведений об удручающей нехватке военного снаряжения. В обстановке поступления с фронта в городские госпитали и сельские больницы бесконечного потока раненых ничто не могло скрыть истинного положения вещей. Было непереносимо представить безоружных русских солдат, противостоящих прекрасно оснащенному современным оружием врагу, сытому и хорошо обмундированному. Пренебрежение и даже безразличие к солдатской судьбе со стороны ответственных чиновников вызывали возмущение.
Ни один из посетителей госпиталей не мог оставаться безразличным к внезапно обнаружившимся фактам положения на фронте. Впечатление усиливалось и оттого, что ни один из офицеров и солдат не жаловался и не делал попыток переложить на кого-либо вину за происходящее. Открытие приходило в результате случайно оброненного слова. Припоминаю два случая, которые произвели на меня неизгладимое впечатление.
Однажды я пришел к дальнему родственнику, служившему в полевой артиллерии в звании капитана. Он был ранен в лопатку осколком артиллерийского снаряда, пролежал несколько недель в постели и переводился в один из армейских госпиталей на Кавказе. Когда я собирался уходить, капитан сказал:
– Надеюсь, что вскоре смогу вернуться на свою батарею и, может быть, обнаружу там хоть сколько-нибудь снарядов. Знаешь, в последние несколько недель моего пребывания на фронте у нас вообще не было снарядов, а у линии фронта мы оставались лишь с той целью, чтобы убедить свою пехоту, что наша артиллерия еще жива, что у нас еще есть пушки...
Несколько месяцев спустя я сидел у постели солдата, которому всадили в живот полдесятка пуль. Солдат был добродушным, голубоглазым богатырем из деревни, расположенной рядом с нашей дачей. Широко улыбаясь, он рассказывал мне, в чем разница между немцами и австрийцами.
– Нам казалось, что мы в отпуске, когда наш полк перебросили на Австрийский фронт. Большинство австрийцев воевать не хотят, – говорил солдат. – Немцы другие! Но мы могли бы их научить кое-чему, если бы имели вполовину больше пулеметов и снаряды к пушкам!
Эти рассказы невозможно было слушать без острого ощущения своей вины за то, что находишься в безопасности в то время, когда на фронт отправляются солдаты, чтобы сражаться голыми руками против самой технически оснащенной армии мира. Возникали и более сильные ощущения: вера в то, что русский солдат способен совершить чудеса, острое желание предоставить ему такую возможность и решимость наказать людей, увиливающих от выполнения своих обязанностей.
Что касается исправления положения, то для этого был принят ряд мер. Учредили военно-индустриальный комитет, объединивший предпринимателей, представителей всех направлений общественного мнения и министерства обороны. Промышленное производство довели до максимального уровня. На правительства Великобритании и Франции оказывалось постоянное давление, с тем чтобы они помогли оснастить Русскую армию ради общего дела. Разместили военные заказы в Америке. Появились признаки того, что худшее позади. Оставалась невыполненной еще одна задача: наказание чиновников, прямо или косвенно ответственных за возникшие трудности.
Конкретно некого было винить за то, что Русская армия оказалась в таком положении. Среди воюющих сторон только Германия осознавала масштабы войны, во всех других странах оценки военных экспертов были неадекватны. Когда же разразилась война, эти просчеты сказались на России, где промышленность более, чем в других странах, отставала в развитии. Переведя производство на военные рельсы, Англия и Франция смогли удовлетворить потребности Западного фронта. В России же, хотя заводы работали круглые сутки, выпуск военной продукции оказался недостаточным для удовлетворения нужд армии. Подобная ситуация не поддавалась контролю ни одного из правительственных учреждений, но были другие обстоятельства, за которые военный министр генерал Сухомлинов нес прямую ответственность.
Объектом общественного негодования, спровоцированного недостаточным военным обеспечением, оказалось военное министерство. Некоторые открыто обвиняли генерала Сухомлинова в казнокрадстве и измене. Другие, более радикальные, требовали отставки министра, поскольку он потерял доверие армии и народа. Но правительство упорно отказывалось считаться с общественным мнением, что имело следствием враждебное противостояние народа и власти.
Строго говоря, Россия не являлась абсолютной монархией. Нельзя было провести ни одного закона без согласия Думы, но царь сохранял полный контроль над исполнительной ветвью власти – правительством. Люди, которых царь назначал государственными министрами, не были обязаны отчитываться за свои действия перед Думой, а между тем Дума была важной трибуной для изъявления чаяний народа. В начале войны партийные лидеры одобрили курс правительства, однако после того, как протесты в отношении военного министра не возымели действия, в Думе стали звучать речи, указывавшие на опасную эволюцию настроений.
Все соглашались с тем, что жертвы фронтовиков и напряженный труд людей за линией фронта будут растрачиваться впустую, пока правительство решительно не продемонстрирует свое стремление победить в войне, а также свою волю в руководстве страной. Постепенно вопрос об отставке генерала Сухомлинова приобрел гораздо большее значение, чем простое наказание чиновника, проявившего нерадивость. Предполагалось, что он обязан сохранением своего поста в кабинете министров неким силам, предающим национальные интересы и безразличным к исходу войны. Оставалась надежда на царя, который один располагал властью наказать или сместить военного министра.