Глава 3
В первые девяносто дней войны население приспосабливалось в тылу к новым условиям существования. Необходимо было удовлетворить многочисленные нужды страны, ведущей военные действия. Для каждого находилось много работы. Повсюду наблюдались разительные перемены, по мере того как женщины заменяли мужчин в промышленности. Когда в деревнях остались лишь старики и дети, основная нагрузка пала на плечи жен и дочерей, которые постоянно принимали участие в полевых работах, но испытывали большие трудности из-за нехватки лошадей, реквизированных армией. Муниципалитет Петрограда набирал женщин в качестве кондукторов уличных конок, что считалось настолько необычным, что спровоцировало множество доброжелательных шуток и карикатур. Женщины выполняли и другую работу, еще более непосредственно связанную с войной.
По западным стандартам обеспечение русской армии продовольствием не отвечало необходимым требованиям, равно как и денежное содержание солдат. Хотя фронтовики снабжались обмундированием на должном уровне, им постоянно не хватало мелочей, о которых командование не позаботилось, а они были солдатам не по карману, но совершенно необходимы для минимального комфорта. Поэтому женщины из семей скромного достатка снабжали фронтовиков небольшим количеством табака и мыла. Занятые домашним хозяйством, свободные минуты женщины тратили на вязание шарфов, носков, рукавиц и других теплых вещей. Из набивного ситца изготавливали кисеты для табака и платки. Простыни разрывались на длинные полосы, чтобы у солдат было достаточно портянок. Все это упаковывали в старые коробки и ящики. Чтобы обеспечить справедливое распределение вещей, были созданы пункты, в которых подарки с благодарностью принимали, заворачивали в стандартные упаковки и направляли в воинские подразделения. Центральное благотворительное общество в Петрограде пользовалось покровительством императрицы, а его штаб-квартира помещалась в Зимнем дворце. Моя мать заведовала одним из пунктов общества, куда я часто наведывался на пути из школы домой. Дворцовые комнаты, богато украшенные, с высокими потолками, где женщины общества добросовестно трудились с утра до ночи, выглядели как заводские отделы снабжения.
Тысячи молодых женщин добровольно работали медсестрами. В них нуждались и на поле боя, и в санчастях, и в огромных правительственных госпиталях за линией фронта, и в многочисленных медпунктах, открытых в госучреждениях и частных домах с целью оказать медицинскую помощь искалеченным людям. Девушки, никогда прежде не работавшие и поступавшие на службу беспомощными дилетантками, становились через несколько месяцев опытными профессионалами. Когда моя сестра Ирина и ее подруги готовились стать медсестрами, я относился к их намерению скептически, и особенно потому, что в качестве манекена для отработки навыков перевязки и наложения шин они использовали меня. Но уже через год Ирина стала медсестрой в операционной одного из крупных госпиталей Петрограда. Когда мне доводилось слышать об успешной работе сестры, я еще более восхищался ею.
В течение первых двух лет войны шла напряженная, сосредоточенная работа. Заводы работали на полную мощность, школы, колледжи и университеты занимались военной подготовкой в рамках всеобщей воинской повинности, военные училища и учебные центры ускоренно готовили офицеров. Времени для дел, не связанных непосредственно с войной, не оставалось.
Бурные выражения настроений шли на убыль, но, когда происходили важные события, реакцию людей предсказать было нетрудно. В ноябре 1914 года, когда турецкий флот без объявления войны обстрелял черноморские порты России, поднялась большая волна общенационального возмущения. А когда в 1915 году Италия присоединилась к союзникам, массовые демонстрации, приветствовавшие это событие у посольства Италии в Петрограде, напоминали бурный подъем народных чувств в первые дни войны. Но в основном были очевидны решимость людей способствовать успеху общего дела, а также острый, пристальный интерес к новостям с фронта. Как только на уличных стендах вывешивали свежие газеты, мужчины и женщины принимались изучать скудные официальные коммюнике командования Российской армии и союзнических войск. Едва ли не в каждом доме висела на стене карта, по которой прослеживали наступления и отходы наших и вражеских войск. У нас висела карта примерно в 10 квадратных футов. Каждый вечер я обозначал булавками линии тысячемильного фронта в соответствии с лаконичными и скупыми информационными бюллетенями.
Боевые действия составляли постоянный источник радости и тревоги. Первые успехи в Восточной Пруссии, глубокое проникновение русской армии на территорию Австрии, остановка наступления немецких войск на Париж обнадеживали, но не порождали полной уверенности или ложных надежд на скорую победу. Вынужденное отступление из Австрии, оставление Варшавы и провал англо-французского наступления на турецкие проливы переживались болезненно, но не приводили в отчаяние. Вера в свою армию была непоколебима, никто не сомневался в боевых качествах солдат. Командиры тоже пользовались доверием общества.
Имена генералов Алексеева, Брусилова, Рузского, а также адмиралов Эссена и Колчака были постоянно на слуху, но наибольшей популярностью пользовался великий князь Николай – главнокомандующий Русской армией. Его впечатляющая внешность и личные качества привлекали и военных и гражданских лиц. Он неукоснительно выполнял необходимые обязанности и выражал свое мнение открыто, без обиняков. Ходили разговоры, что великий князь, грозный во гневе, увольнял со службы и даже подвергал телесному наказанию генералов за неподчинение приказам. Было это правдой или нет, значения не имеет; солдаты верили, что с главнокомандующим шутки плохи, что он не терпит пренебрежения долгом, каждый, кто будет уличен им в безответственности, подвергнется наказанию независимо от звания и положения. Фронтовики верили в это, и их веру разделяли широкие круги общественности.
Все соглашались в том, что командование вооруженными силами России отвечает требованиям войны. Русские солдаты не посрамили себя на полях сражений с пруссаками, русские генералы не уступали в разработке тактики и стратегии знаменитому германскому Генеральному штабу, и результаты не давали повода для разочарования. Да, мы потерпели ряд поражений, уступили значительную территорию, но снова и снова русская армия перехватывала инициативу и вынуждала немцев занимать оборону. Российский Балтийский флот в условиях безусловного превосходства германского флота оставался грозной силой: он парализовал активность противника в Балтийском море, а когда немцы попытались навязывать бои, отбивал атаки, нанося тяжелые контрудары. В целом имелись веские основания гордиться действиями армии и флота, особенно учитывая ухудшающуюся ситуацию с военным снабжением, которая вскоре стала очевидной.
Никакая цензура не могла утаить сведений об удручающей нехватке военного снаряжения. В обстановке поступления с фронта в городские госпитали и сельские больницы бесконечного потока раненых ничто не могло скрыть истинного положения вещей. Было непереносимо представить безоружных русских солдат, противостоящих прекрасно оснащенному современным оружием врагу, сытому и хорошо обмундированному. Пренебрежение и даже безразличие к солдатской судьбе со стороны ответственных чиновников вызывали возмущение.
Ни один из посетителей госпиталей не мог оставаться безразличным к внезапно обнаружившимся фактам положения на фронте. Впечатление усиливалось и оттого, что ни один из офицеров и солдат не жаловался и не делал попыток переложить на кого-либо вину за происходящее. Открытие приходило в результате случайно оброненного слова. Припоминаю два случая, которые произвели на меня неизгладимое впечатление.
Однажды я пришел к дальнему родственнику, служившему в полевой артиллерии в звании капитана. Он был ранен в лопатку осколком артиллерийского снаряда, пролежал несколько недель в постели и переводился в один из армейских госпиталей на Кавказе. Когда я собирался уходить, капитан сказал:
– Надеюсь, что вскоре смогу вернуться на свою батарею и, может быть, обнаружу там хоть сколько-нибудь снарядов. Знаешь, в последние несколько недель моего пребывания на фронте у нас вообще не было снарядов, а у линии фронта мы оставались лишь с той целью, чтобы убедить свою пехоту, что наша артиллерия еще жива, что у нас еще есть пушки...
Несколько месяцев спустя я сидел у постели солдата, которому всадили в живот полдесятка пуль. Солдат был добродушным, голубоглазым богатырем из деревни, расположенной рядом с нашей дачей. Широко улыбаясь, он рассказывал мне, в чем разница между немцами и австрийцами.
– Нам казалось, что мы в отпуске, когда наш полк перебросили на Австрийский фронт. Большинство австрийцев воевать не хотят, – говорил солдат. – Немцы другие! Но мы могли бы их научить кое-чему, если бы имели вполовину больше пулеметов и снаряды к пушкам!
Эти рассказы невозможно было слушать без острого ощущения своей вины за то, что находишься в безопасности в то время, когда на фронт отправляются солдаты, чтобы сражаться голыми руками против самой технически оснащенной армии мира. Возникали и более сильные ощущения: вера в то, что русский солдат способен совершить чудеса, острое желание предоставить ему такую возможность и решимость наказать людей, увиливающих от выполнения своих обязанностей.
Что касается исправления положения, то для этого был принят ряд мер. Учредили военно-индустриальный комитет, объединивший предпринимателей, представителей всех направлений общественного мнения и министерства обороны. Промышленное производство довели до максимального уровня. На правительства Великобритании и Франции оказывалось постоянное давление, с тем чтобы они помогли оснастить Русскую армию ради общего дела. Разместили военные заказы в Америке. Появились признаки того, что худшее позади. Оставалась невыполненной еще одна задача: наказание чиновников, прямо или косвенно ответственных за возникшие трудности.
Конкретно некого было винить за то, что Русская армия оказалась в таком положении. Среди воюющих сторон только Германия осознавала масштабы войны, во всех других странах оценки военных экспертов были неадекватны. Когда же разразилась война, эти просчеты сказались на России, где промышленность более, чем в других странах, отставала в развитии. Переведя производство на военные рельсы, Англия и Франция смогли удовлетворить потребности Западного фронта. В России же, хотя заводы работали круглые сутки, выпуск военной продукции оказался недостаточным для удовлетворения нужд армии. Подобная ситуация не поддавалась контролю ни одного из правительственных учреждений, но были другие обстоятельства, за которые военный министр генерал Сухомлинов нес прямую ответственность.
Объектом общественного негодования, спровоцированного недостаточным военным обеспечением, оказалось военное министерство. Некоторые открыто обвиняли генерала Сухомлинова в казнокрадстве и измене. Другие, более радикальные, требовали отставки министра, поскольку он потерял доверие армии и народа. Но правительство упорно отказывалось считаться с общественным мнением, что имело следствием враждебное противостояние народа и власти.
Строго говоря, Россия не являлась абсолютной монархией. Нельзя было провести ни одного закона без согласия Думы, но царь сохранял полный контроль над исполнительной ветвью власти – правительством. Люди, которых царь назначал государственными министрами, не были обязаны отчитываться за свои действия перед Думой, а между тем Дума была важной трибуной для изъявления чаяний народа. В начале войны партийные лидеры одобрили курс правительства, однако после того, как протесты в отношении военного министра не возымели действия, в Думе стали звучать речи, указывавшие на опасную эволюцию настроений.
Все соглашались с тем, что жертвы фронтовиков и напряженный труд людей за линией фронта будут растрачиваться впустую, пока правительство решительно не продемонстрирует свое стремление победить в войне, а также свою волю в руководстве страной. Постепенно вопрос об отставке генерала Сухомлинова приобрел гораздо большее значение, чем простое наказание чиновника, проявившего нерадивость. Предполагалось, что он обязан сохранением своего поста в кабинете министров неким силам, предающим национальные интересы и безразличным к исходу войны. Оставалась надежда на царя, который один располагал властью наказать или сместить военного министра.
12 000 г. до н.э. - 9 000 г. до н.э
С 12 000 г. до н.э. по 9 000 г. до н.э
Примерно с конца последнего оледенения в Европе до появления первых неолитических культур.
Судьба катеров после войны
«Шнелльботы». Германские торпедные катера Второй мировой войны. Судьба катеров после войны
Послевоенная жизнь «шнелльботов» была весьма непродолжительной. Их примерно поровну поделили между державами-победительницами. Подавляющее большинство из 32 «шнелльботов», доставшихся Великобритании, было сдано на слом либо затоплено в Северном море в течение двух лет после окончания войны. Расчетливые американцы выставили 26 своих катеров на продажу, и даже сумели извлечь из этого выгоду, «сплавив» их флотам Норвегии и Дании. Полученные СССР по репарациям «шнелльботы» (29 единиц) совсем недолго находились в боевом составе ВМФ - сказалось отсутствие запасных частей, да и сами корпуса были сильно изношены; 12 из них попали в КБФ, где прослужили до февраля 1948 года. Остальные перешли на Север, где 8 катеров были списаны, не пробыв в строю и года. Продлить жизнь остальных до июня 1952 года удалось, использовав механизмы с исключенных «шнелльботов». Экономные датчане дотянули эксплуатацию своих трофеев до 1966 года. Часть катеров они перекупили у Норвегии; всего их в датском флоте насчитывалось 19 единиц. Во флоте ФРГ осталось лишь два «шнелльбота» - бывшие S-116 и S-130. Они использовались в качестве опытовых судов, и к 1965 году были сданы на слом. До наших дней не дожило ни одного немецкого торпедного катера периода Второй мировой войны. Единственными экспонатами, связанными со «шнелльботами», были два дизеля МВ-501, снятые с S-116 и находившиеся в Техническом музее в Мюнхене. Но и они погибли во время пожара в апреле 1983 года.
21. Валютные операции ГПУ
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 21. Валютные операции ГПУ
На следующую ночь, после моего громогласного скандала, взяли на допрос старичка-ювелира. Потребовали его «в пальто», но без вещей, и он исчез на четыре дня. Бедняга так растерялся при этом первом вызове, после того как четыре месяца он сидел, что забыл в кружке свои вставные челюсти. Вернулся он только на четвертые сутки вечером. Он был неузнаваем. С первого шага в камеру он стал порываться говорить, рассказывать, объяснять: он, который всегда был сдержан, молчалив, как человек, который всю свою долгую жизнь провел в подчинении и считал это для себя естественным и справедливым. Набросился на еду, которую мы ему сохранили, давился хлебом и супом, трясся от смеха, путался, захлебывался словами и все-таки неудержимо стремился и глотать и говорить. — Ни и потеха, потеха, я вам скажу. Нет, не поверите. Что пришлось пережить, не поверите... Потеха... Ну и молодцы, ну и умеют. Привезли на Гороховую, во вшивую. Вшивую, эту самую, слышали, знаете, вшивую. Ох и потеха! Он так захлебнулся супом и прожеванным хлебом, что у него началась рвота. — Иван Иванович, успокойтесь, измучили вас, отдохните сначала, — хлопотали мы вокруг него, уверенные, что бедный старик рехнулся. — Четверо суток не ел, вот не на пользу пошло, — сказал он несколько нормальнее, делая, по нашему настоянию, маленькие глотки холодной воды. Но чуть вздохнул, заговорил опять, порываясь опять есть. — Во вшивой двести — триста народа, мужчины, женщины, подростки — совсем ребята. А тесно! Жарко. Ни сесть, ни лечь. Втиснули, только стоять можно.
The voyage of the Beagle
Charles Darwin, 1839
Preface I have stated in the preface to the first Edition of this work, and in the Zoology of the Voyage of the Beagle, that it was in consequence of a wish expressed by Captain Fitz Roy, of having some scientific person on board, accompanied by an offer from him of giving up part of his own accommodations, that I volunteered my services, which received, through the kindness of the hydrographer, Captain Beaufort, the sanction of the Lords of the Admiralty. As I feel that the opportunities which I enjoyed of studying the Natural History of the different countries we visited, have been wholly due to Captain Fitz Roy, I hope I may here be permitted to repeat my expression of gratitude to him; and to add that, during the five years we were together, I received from him the most cordial friendship and steady assistance. Both to Captain Fitz Roy and to all the Officers of the Beagle [1] I shall ever feel most thankful for the undeviating kindness with which I was treated during our long voyage. This volume contains, in the form of a Journal, a history of our voyage, and a sketch of those observations in Natural History and Geology, which I think will possess some interest for the general reader. I have in this edition largely condensed and corrected some parts, and have added a little to others, in order to render the volume more fitted for popular reading; but I trust that naturalists will remember, that they must refer for details to the larger publications which comprise the scientific results of the Expedition.
8. Первоначальная версия следствия: убивали манси!
Перевал Дятлова. Смерть, идущая по следу... 8. Первоначальная версия следствия: убивали манси!
Сейчас же лишь ещё раз подчеркнём, что следствие ошибочно полагало, будто "дятловцы" двигались вплоть до 17 часов и лишь в это время (или позже) осуществили постановку палатки. Следствие считало, что в шестом часу вечера группа стала готовиться ко сну: находившиеся внутри палатки туристы начали стаскивать с ног лыжные ботинки и валенки, снимать ватники (найденные впоследствии поверх рюкзаков, но под одеялами), кто-то быстро написал "Вечерник Отортен", а кто-то принялся нарезать корейку... А вот дальше произошло нечто, что вынудило туристов бежать вниз по склону раздетыми и разутыми, рискуя замёрзнуть в ночном лесу. Поступили они так лишь потому, что наверху, на склоне, их ожидала верная смерть. Другими словами, бегство давало шанс на спасение, а вот пребывание возле палатки гарантировало гибель. Что же могло быть этим самым "нечто", способным побудить девятерых взрослых мужчин и девушек искромсать в лохмотья крышу своего единственного убежища и бежать прочь, в морозную тьму? Возможность схода лавины отвергли все опытные туристы, побывавшие на склоне Холат-Сяхыл в феврале-марте 1959 г. (в т.ч. и московские мастера спорта). Да и следов таковой не было тогда замечено. Никаких стихийных бедствий, типа, землетрясения, в этом районе не отмечалось. Так что возможных кандидатов на роль пугающего "нечто" следователь Иванов имел немного - таковыми могли стать бежавшие из мест заключения уголовники и обитатели местных лесов, охотники-манси, в силу неких причин недружественно настроенные к городским жителям. Проверка показала, что с объектов Ивдельской ИТК побегов в январе 1959 г.
Cueva de las Manos
Cueva de las Manos. Some time between 11 000 and 7 500 BC.
The Cueva de las Manos in Patagonia (Argentina), a cave or a series of caves, is best known for its assemblage of cave art executed between 11 000 and 7 500 BC. The name of «Cueva de las Manos» stands for «Cave of Hands» in Spanish. It comes from its most famous images - numerous paintings of hands, left ones predominantly. The images of hands are negative painted or stencilled. There are also depictions of animals, such as guanacos (Lama guanicoe), rheas, still commonly found in the region, geometric shapes, zigzag patterns, representations of the sun and hunting scenes like naturalistic portrayals of a variety of hunting techniques, including the use of bolas.
Глава 4
Борьба за Красный Петроград. Глава 4
В апреле 1919 г. на нескольких предварительных совещаниях руководителей Северного корпуса был решен вопрос о переходе частей корпуса в наступление. Инициатива в этом деле исходила от группы офицеров во главе с командиром 2-й бригады корпуса генерал-майором А. П. Родзянко, который всеми доступными ему способами старался стать во главе Северного корпуса. Командовавший корпусом полковник К. К. Дзерожинский не отличался инициативностью и вследствие этого вызвал недовольство в среде своих подчиненных. Русские контрреволюционные организации Ревеля также считали необходимым перемену командующих и развили большую агитационную работу за кандидатуру Родзянко. Эстонский главнокомандующий генерал И. Я. Лайдонер в свою очередь в беседе с Родзянко высказывал желание видеть последнего на посту командующего Северным корпусом. Вся эта подготовительная работа в отношении перемены командующих носила вполне [117] открытый характер и заставила полковника К. К. Дзеро-жинского дать обещание в личной беседе с Родзянко о передаче ему командования. Однако никакой перемены в командовании корпусом не произошло, и полковник Дзерожинский оставался на своем посту до середины мая 1919 года{87}. На одном из совещаний группы генерала Родзянко было признано необходимым начать сосредоточение всех частей корпуса в районе г. Нарвы. Это решение было санкционировано эстонским главнокомандующим, и по приказу последнего эстонские войска должны были сменить 2-ю бригаду Северного корпуса, находившуюся в Юрьевском районе. В конце апреля 1919 г. части 2-й бригады перешли в г. Нарву и временно расположились на Кренгольмской [118] мануфактуре. Штаб корпуса в это время из г. Ревеля переехал в г.
16. Перед процессами
Записки «вредителя». Часть I. Время террора. 16. Перед процессами
Лето 1930 года было тревожное. Неудачный эксперимент пятилетки резко сказывался. Продуктов становилось все меньше, даже в Москве, снабжавшейся вне всякой очереди. Из продажи исчезали все необходимые для жизни предметы: сегодня галоши, завтра мыло, папиросы; совершенно исчезла бумага. В булочных не было хлеба, но разукрашенные торты, по очень высокой цене, красовались во всех витринах кондитерских. Купить белье и обувь было немыслимо, но можно было приобрести шелковый галстук и шляпу. В гастрономических магазинах были только икра, шампанское и дорогие вина. Голодный обыватель все злей смеялся над результатами «плана»; рабочие же обнаруживали недовольство иногда резко и открыто. Нужны были срочные объяснения. Казенное толкование голода и все растущей нищеты было такое: недостаток продовольствия и предметов широкого потребления — результат роста платежеспособности и спроса широких масс трудящихся; повышение культурного уровня рабочих и бедняцко-середняцких масс крестьянства. Это на все лады повторялось казенной печатью и разъяснялось рабочим. Называлось это — «трудности роста». Вопреки очевидности большевики упорно твердили, что выполнение пятилетки идет блестяще, гораздо быстрее, чем предполагалось; полагалось, что количество вырабатываемых товаров сказочно быстро растет во всех областях промышленности, и именно этим необыкновенным успехом объясняются эти «трудности роста».
О русском крестьянстве
Горький, М.: Берлин, Издательство И.П.Ладыжникова, 1922
Люди, которых я привык уважать, спрашивают: что я думаю о России? Мне очень тяжело все, что я думаю о моей стране, точнee говоря, о русском народe, о крестьянстве, большинстве его. Для меня было бы легче не отвечать на вопрос, но - я слишком много пережил и знаю для того, чтоб иметь право на молчание. Однако прошу понять, что я никого не осуждаю, не оправдываю, - я просто рассказываю, в какие формы сложилась масса моих впечатлений. Мнение не есть осуждениe, и если мои мнения окажутся ошибочными, - это меня не огорчит. В сущности своей всякий народ - стихия анархическая; народ хочет как можно больше есть и возможно меньше работать, хочет иметь все права и не иметь никаких обязанностей. Атмосфера бесправия, в которой издревле привык жить народ, убеждает его в законности бесправия, в зоологической естественности анархизма. Это особенно плотно приложимо к массе русского крестьянства, испытавшего болee грубый и длительный гнет рабства, чем другие народы Европы. Русский крестьянин сотни лет мечтает о каком-то государстве без права влияния на волю личности, на свободу ее действий, - о государстве без власти над человеком. В несбыточной надежде достичь равенства всех при неограниченной свободe каждого народ русский пытался организовать такое государство в форме казачества, Запорожской Сечи. Еще до сего дня в темной душе русского сектанта не умерло представление о каком-то сказочном «Опоньском царстве», оно существует гдe-то «на краю земли», и в нем люди живут безмятежно, не зная «антихристовой суеты», города, мучительно истязуемого судорогами творчества культуры.
Великолепный часослов герцога Беррийского
Братья Лимбург. Великолепный часослов герцога Беррийского. Цикл Времена года. XV век.
«Великолепный часослов герцога Беррийского» или, в другой версии перевода, «Роскошный часослов герцога Беррийского» (фр. Très Riches Heures du Duc de Berry) - иллюстрированный манускрипт XV века. Самая известная часть изображений часослова, цикл «Времена года» состоит из 12 миниатюр с изображением соответствующих сезону деталей жизни на фоне замков. Создание рукописи началось в первой четверти XV века по заказу Жана, герцога Беррийского. Не была закончена при жизни заказчика и своих главных создателей, братьев Лимбург.
Таблица 4. Торпедное, артиллерийское, минное и стрелковое вооружение подводных лодок - 2
Короли подплава в море червонных валетов. Приложение. Таблица 4. Торпедное, артиллерийское, минное и стрелковое вооружение подводных лодок: Торпедные аппараты
Торпедные аппараты Тип аппарата Место установки Калибр, мм Способ выстреливания Способ наведения мины Примечание Трубчатые, герметичные с наружными и внутренними крышками Внутри прочного корпуса, в носу (2–4 шт.), в корме (0–2 шт.) 450 Сжатым воздухом с помощью поршня Корпусом лодки + прибором Обри с предварительной установкой угла Вооружались лодки т. «Барс», «АГ» и «Ронис» [403] Трубчатые, герметичные с наружными и внутренними крышками Внутри прочного корпуса, в носу (2– 4–6 шт.), в корме (0–2–4 шт.) 533 Сжатым воздухом с выходом воздушного пузыря наверх Корпусом лодки + прибором Обри с предварительной установкой угла Вооружались все лодки начиная с 1927 г. постройки и лодки иностранной постройки «Калев» и «Л-55»
13. Мой первый допрос
Записки «вредителя». Часть I. Время террора. 13. Мой первый допрос
Медленно шел я к стоящему на высоком берегу одноэтажному длинному, как барак, дому ГПУ. Вокруг него, как и у других домов Мурманска, забора не было; грязь такая же, как всюду. Перед домом среди вонючих помойных ям рылись свиньи. Прихожая, или комната для дежурных, разделена низкой перегородкой, за которой сидят двое в красноармейской форме. Один деятельно крутил ручку допотопного телефона, всегда бывшего в неисправности, второй зевал и лениво разглядывал меня. — Вам кого? Протянул ему молча повестку. — Обождите. Сел на скамью, уныло смотрю, как медленно движутся стрелки на стенных часах. Дежурные говорят о выдачах в кооперативе. Наконец, подходит красноармеец. — Давайте! Пропустил меня вперед и ввел в коридор. Арестован я уже, или это у них такой общий порядок водить под конвоем? Коридор широкий, грязный, темный. Справа ряд дверей с висячими замками — камеры. Здесь сейчас С. В. Щербаков и К. И. Кротов, люди, которые, может быть, заслуживают наибольшего уважения в тресте. У одной из дверей в конце коридора конвойный останавливает меня. — Обождите. — Слегка стучит в дверь, вводит в кабинет следователя. Грязные тесовые стены, некрашеный пол, два стола, три стула. За одним из столов сидит женщина. «Опять ждать, — подумал я, — верно, стенографистка». Мне и в голову не пришло, что следователем может быть женщина; меня удивило, когда она обратилась ко мне со словами: — Товарищ Чернавин, садитесь, нам надо много о чем с вами поговорить. Она указала мне на стул перед ее столом.