Proistoria » Contemporary Period » 1918 - 1939 » Частный капитал в СССР » VI. Частный капитал на кредитном и денежном рынке

VI. Частный капитал на кредитном и денежном рынке

1. Величина кредитного капитала
2. Размеры и чистое накопление частного капитала в целом

1. Величина кредитного капитала.

Наиболее неизученной и даже вообще неосвещенной областью деятельности частного капитала в СССР являются размеры и операции его на кредитном и денежном рынке. Между тем как раз здесь общественное мнение—и недаром—видит один из главнейших центров спекулятивной активности и наживы капиталистов в СССР. Нет до сих пор хотя бы даже грубо ориентировочной попытки хотя бы приблизительно, оценить размеры частного кредитного рынка и охарактеризовать связь его с другими областями частного хозяйства и значение для них. Производимая мною сейчас попытка является поэтому лишь самым первым приближением к действительности и, без сомнения, будет еще нуждаться в поправках и дополнениях. Но представление о масштабах и роли дает все же и такая первоначальная наметка.

Даже отдельные виды частного, кредитного капитала не подвергались сколько-нибудь связному обследованию, если не считать вопроса об участии частного капитала в государственных займах. Нельзя сказать, чтобы вообще по вопросам частного кредитного капитала не было хотя бы отрывочных и частичных материалов, способных все же в своей совокупности дать некоторое представление о деле (иначе этот раздел данной книжки вообще не мог бы быть написан). Но внимание наблюдателей больше привлекалось до сих пор частной торговлей, с которой населению приходится непосредственно иметь дело, и отчасти частной промышленностью. И оставался в тени стоящий за их спиной частный кредитный капитал, финансировавший их, снимавший с них пенки и маневрировавший ими.

В нашей сводке мы учитываем следующие виды частного кредитного капитала в СССР (кроме кредитного капитала в сельском хозяйстве, которому ниже посвящены отдельные замечания):

• а) ломбардные операции;
• б) дисконтные (в порядке личного ростовщичества);
• в) вклады в общества взаимного кредита;
• г) вклады в государственные кредитные учреждения и сберегательные кассы;
• д) средства, увязанные в операциях с иностранной валютой и золотом;
• е) приобретение государственных займов;
• ж) сальдо частного финансирования частной торговли;
• з) сальдо частного финансирования частной промышленности (включая транспорт, строительство, лес).

Под ломбардными операциями имеются в виду ссуды под залог движимого имущества, выдаваемые капиталистами отдельным гражданам для их домашних или мелкохозяйственных надобностей. Для этих операций государство открывает, между прочим, и государственные ломбарды (существовавшие уже в некоторых крупных центрах до революции). К этим операциям примыкает учет (дисконт) потребительских векселей и выдача по ним ссуд также для личных, семейных или мелкохозяйственных надобностей. С этою целью, между прочим, учрежден уже целый ряд «ссудо-сберегательных товариществ», «касс взаимопомощи» и т. п. подконтрольных государству организаций. Но все же обе эти операции—ссуды под залог домашних вещей и ссуды под личные векселя (не для целей капиталистической торговли и промышленности)—являются излюбленной областью частного ростовщичества. Как указано в разделе втором: (глава о валютных операциях), имеются сведения по районам (экспертные оценки специальных наблюдателей), суммирование которых по СССР дает величину до 20 млн. руб., вложенных в это дело частных средств. Ростовщики этого типа обычно не очень крупные капиталисты. «В Москве частные дисконтеры обыкновенно владельцы мелких сумм в 4—5 тыс. руб. Учетный процент достигает 7% и (ссуда) выдается только под надежное обеспечение» (стр. 33 Обзора Наркомторга за октябрь—декабрь 1926 г.).

Возможно, конечно, что на деле в городском личном ростовщичестве обращаются несколько большие суммы, но на это нет прямых указаний. Указания в рабочих бюджетах об используемом рабочими систематически частном кредите в большей части не следует включать в эту сумму. Ибо для рабочего речь идет большею частью о беспроцентном; мелколавочном кредите или о неростовщических займах у знакомых.

Вклады в государственные кредитные учреждения (кроме сберегательных касс), как указано в разделе втором (глава о государственном кредите), составляют только 8 млн. руб., если считать только капиталистические фирмы, сами пользующиеся затем кредитом в наших учреждениях. Сверх того на то же число (1 октября 1926 г.) в этих государственных кредитных учреждениях имелось еще свыше 20 млн. руб. вкладов мелких и средних трудовых вкладчиков (лица свободных профессий, служащие и т. д.), вклады которых не служат целям какой-либо предпринимательской деятельности, имеют потребительский характер (отложил «на черный день», на старость, собирает для леченья и т. д.) и не включаются нами в состав принадлежащего капиталистам кредитного капитала.

В сберегательных кассах вклады нетрудовых элементов и «прочих» (под «прочими», можно думать, скромно скрываются они же) вместе составляют 14,5% суммы вкладов (как приведено в разделе втором, глава о госзаймах). Вся сумма вкладов в сберегательные кассы СССР на 1 июня 1927 г. составляла 150 млн. руб. («Экономическая жизнь», от 24 июня 1927 г.). Стало- быть, на капиталистов в том числе приходится около 20 млн. руб.

В добровольные государственные займы, как указано в разделе втором, до 1 октября 1926 г., по подсчетам наших финорганов, частный капитал вложил до 18 млн. руб. своих средств, с тех пор сумма эта возросла примерно до 22 млн. руб. к 1 июня 1927 г. в связи с осенним выигрышным беспроцентным займом 1926 г. и с десятипроцентным займом 1927 г. Прибавляется реальное вложение частного капитала в оба займа около 9 700 тыс. руб. при номинальной подписке на 40 млн. руб. (докладная записка старшего инспектора Наркомфина т. Фашинского), и вычитаются средства, вложенные капиталистами путем извлечения их из прежних займов (там же). Кстати сказать, в части, размещенной среди капиталистов, оба эти займа постигла та же участь, что и прежние добровольные займы 1925 г. и 1926 г. То есть, сняв пенки в период подписки (закончилась 1 апреля), капиталисты уже в мае «сбросили» с себя попечение о займах, обратно подкинув их государству продажей на бирже (где они и скуплены волей-неволей Госбанком и за счет Госфондконторы Наркомфина). Наоборот, как и раньше, вполне прочной оказалась подписка трудовых сберегателей. Особенно выдвинулось значение коллективной подписки на заем 1927 г. со стороны трудящихся. Путем коллективной подписки рабочих, служащих и кустарей билеты займа 1927 г. приобрели около миллиона человек со взносом в среднем около 25 руб. (как показывают детальные таблицы по крупным центрам, например по Харькову, рабочие подписывались в среднем примерно на 20 руб. с участника, служащие—на 30 руб. и кустари—на 50 руб.). Из частного капитала, вложенного в госзаймы, по подсчетам наших финорганов, приходится на Москву до 10 млн. руб., Ленинград—2,5 млн. руб., Харьков—1 млн. руб., Ростов—500 тыс. руб., Баку—500 тыс. руб. и т. д. (Гарнич, О частном фондовом капитале, стр. 5).

Вклады капиталистов в общества взаимного кредита составляют около 35 млн. руб. Частный кредитный капитал на этом единственном участке открыто выходит наружу в больших массах и дает возможность детальнее с ним ознакомиться. Проценты, выплачиваемые ОВК по вкладам (в 1925/26 г. они составляли около 40% в год), довольно близки к проценту на частном денежном рынке и могут считаться его низшим пределом. Ибо если разница будет слишком велика, то частный кредитный капитал вместо помещения в ОВК предпочтет пойти на риск и неудобства индивидуального, личного ростовщичества. Секция по наблюдению за частным капиталом ГЭУ Наркомторга СССР пишет, например, в своем Обзоре за первый квартал 1925/26 г. следующее: «В Ленинграде отмечается конкуренция ростовщического капитала с ОВК. Первый оказывает кредит, в зависимости от предоставленного учетного материала и солидности фирмы, от 4—5% до 12—15% (в месяц) и по размеру достигает 5 млн. руб.» (Обзор, глава «Денежный частный рынок», стр. 33).

В операции с иностранной валютой и золотом увязано в среднем около 20 млн. руб. (как указано в главе о валютных операциях, см. второй раздел), причем иногда эти суммы повышаются (пример—период золотой интервенции Наркомфина с октября 1925 г. по апрель 1926 г., см. там же). Эти средства не являются «кредитным капиталом» в точном смысле, пока заняты спекулятивной скупкой и продажей золота и иностранной валюты. Но сама эта операция является выступлением на денежном рынке частного кредитного капитала, из которого направляется на эту операцию та или иная часть в зависимости от совокупности условий и особой выгодности этих операций в данный момент.

Не следует думать, что эта валютные операции частного капитала проходят совершенно стихийно и неорганизованно. Во втором разделе (глава 10) я приводил уже пример функционирования в 1925/26 г. в Закавказьи особых нелегальных частных контор («баратные конторы»), развивших значительные операции по хранению, обмену и переводу за границу персидской валюты. Подобные же конторы существуют в пределах СССР для Польши и т. д. Частный денежный капитал в лице главнейших своих воротил вообще образует руководящие центры (не всегда нами открываемые), заправляющие потом мелкими спекулянтами, копошащимися на «черных биржах». Эти центры координируют учетную политику, высоту процента на частном денежном рынке и т. д.—вообще «делают там погоду». Тов. Гарнич, (работник Наркомфина) в своих неопубликованных пока «Очерках к истории валютно-фондового рынка нашей страны» рассказывает, например, про трехлетие 1921—1923 гг. в Москве следующее: «Биржевидные сборища на Ильинке в массе состояли из сравнительно мелких дельцов, случайных посетителей и агентуры крупных воротил тогдашнего частного фондового рынка. Основная и решающая часть фондового оборота, организованно спаянная, диктующая цены (ценных бумаг) и искусственно создающая конъюнктуру в порядке обычной техники биржевой игры, была сосредоточена в других местах. Центральным пунктом (решающих частных) биржевых собраний в период 1921—1923 гг. был ресторан «Эрмитаж» у Трубной площади, где средняя ежедневная посещаемость составляла свыше 100 человек и имелся «комитет» из нескольких человек, избранный посетителями, активными дельцами. «Комитет» имел права и полномочие решения всех спорных вопросов и дел, возникающих в деловой практике. Этот «комитет» выносил решения, обязательные для сторон. По отношению к этим регулярным собраниям («фондовой биржи» частного капитала) всю остальную «улицу» (черные биржи на Ильинке, в Богоявленском переулке, на Карунинской площади и в прилегающих ответвлениях и другие места сборищ менее крупных и менее квалифицированных дельцов) надо считать как бы «кулисой» или естественным придатком к основной бирже» (Гарнич, стр. 4—5 «Очерков»).

Но основной областью помещения частного кредитного капитала являются в настоящее время частная капиталистическая торговля и капиталистическая промышленность. В разделе о торговле мы видели, что, принимая наименьшие из существующих данных и оценок помещения в ней частного кредитного капитала, приходится притти к заключению, что летом 1927 г. (к концу 1926/27 хозяйственного года) он составляет здесь около 200 млн. руб. Причем тут мы имеем в виду, конечно, только сальдо, т. е. перевес, остаток задолженности торговцев частным лицам над тем, что частные лица должны торговцам.

Что касается капиталистической промышленности, то, по рассчетам анкеты Наркомфина (вторая, более полная и уменьшенная по итогам разработка П. Кутлера в декабре 1926 г.), уже к 1 октября 1925 г. сальдо задолженности частным лицам для частной промышленности должно было составлять около 135 млн. руб. По такому расчету, к 1 октября 1927 г. эта величина должна была бы дойти до 200 млн. руб. Но мы считаем, что разработка П. Кутлера недостаточно учла взаимную связь частной торговли с частной промышленностью и в силу этого получила преувеличенный результат. С соответствующей поправкой мы получим теперь сальдо задолженности частным лицам для капиталистической промышленности (включая транспорт, строительство и лес) только в 100 млн. руб. к концу 1926/27 хозяйственного года.

Суммируя все приведенные величины, получаем до 450 млн. рублей на 1 октября 1927 г. А для 1925—26 года в среднем расчеты Комиссии СНК СССР по тяжести налогового обложения (сделанные в начале июля 1927 г.) дают величину несколько более 400 млн. руб.

2. Размеры и чистое накопление частного капитала в целом.

Весь частный кредитный капитал на денежном рынке (кроме сельского хозяйства), по достаточно осторожным и обоснованным расчетам, надо считать теперь (конец 1926/27 хозяйственного года), таким образом, как показано в главе первой, примерно до 450 млн. руб. Как мы «видели выше, на тот же срок (примерно на 1 октября 1927 г.), исходя из расчетов Наркомторга, Госплана и Наркомфина, капитал буржуазной торговли надо считать до 700 млн. руб., а капиталистической промышленности, как это следует из расчетов ВСНХ и ЦСУ—до 450 млн. руб. (включая основные и оборотные средства вместе). Всего частный капитал (без частного мелкого некапиталистического хозяйства и без сельского хозяйства) составляет, таким образом, около 1 600 млн. руб. Сверх того, в обращении и распоряжении частных капиталистов (кроме сельского хозяйства) находится еще до 400 млн. руб. государственных кредитных средств: около 350 млн. руб.—в торговле, заготовках, строительстве и лесном деле и около 50 млн. руб.—в капиталистической промышленности, транспорте и фондовых операциях (ссуды под госзаймы). В общем, следовательно, частный капитал в СССР оперирует в настоящее время своими и государственными средствами примерно на 2 млрд. рублей (в том числе 20% приходится на советский кредит, денежный и натуральный, государственный и кооперативный).

Если сравнить с тем, что было шесть лет назад, в 1921 г., в первый год нэпа, то можно считать, что тогда частный капитал оперировал примерно одним миллиардом. В том числе своих средств при начале 1921 г. было около 150 млн. руб. (см. раздел второй настоящей книжки), а остальное представляло собой многоразличные государственные кредиты (преимущественно товарные). Таким образом, за протекшее первое шестилетие нэпа вся непосредственная хозяйственная база частного капитала увеличилась абсолютно только вдвое. Между тем государственное хозяйство расширялось более быстрым темпом: продукция государственной промышленности возросла за это шестилетие вчетверо, почти то же относится к работе государственного транспорта и к государственному бюджету. Благодаря тому, что абсолютный рост государственного хозяйства шел быстрее абсолютного роста капиталистической деятельности в ее целом (не говоря уже о частном трудовом хозяйстве)—благодаря этому и произошел относительный рост значения социалистических элементов в хозяйстве страны.

Приэтом произошла существенная перегруппировка в источниках средств капиталистических операций. Государству благодаря росту собственной хозяйственной организации удалось избавиться от необходимости предоставлять свои средства капиталистам в отношении большей половины средств предоставлявшихся им в 1921 г. (уменьшение совокупности советских кредитов капиталистам с 850млн. руб. до 400 млн. руб.). Только если закрывать глаза на этот крупнейший наш успех, можно, как это делала оппозиция, пытаться создать неверное, искусственное представление, будто капиталистическая хозяйственная деятельность в целом постепенно обгоняет в период нэпа, захлестывает государственную хозяйственную деятельность в целом. Потому что тогда сравниваются не фактические средства, находившиеся в распоряжений капиталистов (миллиард и два миллиарда), а лишь та их часть, какая была юридической собственностью капиталистов,—и получается якобы темп развития капиталистического хозяйства более быстрый, чем темп развития государственного хозяйства. Между тем как на деле совокупность капиталистических операций развивалась медленнее, и в процессе этого более медленного развития увеличилась лишь доля собственных средств капиталистов за счет уменьшения предоставлявшихся им ранее средств государственных. Это уменьшение произошло, разумеется, в связи с развитием государственных заготовок, государственных и кооперативных продаж населению госизделий, государственной торговой связи между госорганами по передвижке сырья, топлива, полуфабрикатов, материалов, орудий производства.

Основная масса накопления капиталистической собственности приходится на первое трехлетие нэпа (1921—1924 гг.); в дальнейшем темп ее прироста заметно замедлился. По нашим грубо ориентировочным расчетам, хронологическая последовательность в миллионах рублей представляется такой (без сельского хозяйства):

Конечно, здесь мы даем лишь очень схематичную картину, в которой прочно установлены, однако, два пункта.

Во-первых, более медленный прирост в последние годы сравнительно с первым трехлетием нэпа. Это объясняется описанным во втором разделе развитием грубо хищнических методов роста частного капитала в первые годы, подвергавшихся затем все более серьезному ограничению.

Вовторых, прочно установлен постепенный рост значения и доли кредитного капитала в общей массе частного капитала в последние годы. Это объясняется прежде всего частичным вытеснением частного капитала государством и кооперацией из некоторых областей торговли. Потому новые, оседавшие в руках капиталистов накопления, лишь отчасти находившие выход в капиталистической организации теми же предпринимателями кустарной промышленности, в увеличении заготовок и торговли мясом, овощами, маслом и т. д.,—искали себе применения на денежном рынке. А развитие промышленной и заготовительной деятельности капиталистов в указанных областях (кустарной, продовольственной и т. д.), давало в свою очередь возможность размещения там все увеличивавшейся массы кредитного капитала.

Этому способствовало также появление на денежном рынке добровольных государственных займов, отчасти легальных продаж иностранной валюты и золота (см. выше о «золотой интервенции») и т. д. Однако давление государства (в том числе через кооперацию) на частный капитал, загонявшее его во все большей доле на денежный рынок, приводило вместе с тем и к такому существенному результату, как понижение уровня процента на частном денежном рынке. По данным филиалов Госбанка (сводка конъюнктурного подотдела ФЭБ от 23 февраля 1927 г.), можно сравнить частный процент по учету векселей по семи городам за март 1926 г. и за январь 1927 г. За эти десять месяцев в величине месячного процента на капиталистическом денежном («вольном») рынке произошли следующие изменения:

Кстати сказать, из этого видно, что оплату процентами частного кредитного капитала за год в 1925/26 г. никак нельзя считать менее 60% в год. Это подтверждается также данными филиалов Госбанка по тем городам, по каким нельзя провести сравнение с мартом, но есть сведения за какой-нибудь месяц второго (календарного) полугодия 1926 г. Вот эти данные (по той же сводке):

Таким образом, средний процент на капиталистическом денежном рынке (учитывая важность разных центров, постепенное понижение уровня процента к концу 1926 г. и необходимость подсчета по сложным процентам) в 1925/26 г. нельзя считать менее 60%. Между тем чистый доход частного торгового капитала, по определению Наркомторга, составляет около 32%, а капиталистического промышленного капитала (считая основной и оборотный вместе), как указано в разделе о промышленности, даже только 17%. Градация чистой доходности соответствует, таким образом, распространенному мнению, что наиболее доходным для капиталистов являются денежные спекуляции (кредитный капитал), потом торговля и затем уж промышленность. Но, спрашивается, если существует такая крупная разница между доходностью различных отраслей деятельности частного капитала, как может быть, что одни капиталисты соглашаются заниматься торговлей и другие—промышленностью вместо того, чтобы всем стремиться уйти только в денежные спекуляции? Ответ на вопрос заключается в том, что на деле такого разделения нет в подавляющем большинстве случаев одни и те же капиталисты являются одновременно и торговцами и финансистами, и торговцами и промышленниками, и т. д. Здесь мы имеем дело преимущественно вовсе не с эксплоатацией торговца и промышленника ростовщическим финансистом. Здесь мы имеем дело преимущественно с таким маневрированием буржуазии своим капиталом, чтобы возможно большая часть реального дохода на него оставалась вне налогового обложения (доходы частного кредитного капитала по сию пору у нас почти полностью ускользают от обложения, так как наша налоговая система почти не знает внешних признаков для их уловления). Только уяснив себе и поняв это, можно не преувеличить реального чистого накопления буржуазии и получить величины, указанные нами в разделах о промышленности и торговле; доход от денежных и кредитных операций в большинстве идет в ту же семейную кассу торгового и промышленного капиталиста и дает ему возможность, обеспечив расходы семьи, иметь (в совокупности с доходами от торговли и промышленности) еще некоторое чистое накопление. Материалы позволяют дать соответствующий примерный ориентировочный расчет.

Частный капиталист маневрирует своими средствами самым разнообразным образом. Сегодня он торгует мануфактурой, завтра уходит в хлебные или иные заготовки, потом берется за госзаймы, начинает спекулировать золотом, хватается за капиталистическую эксплоатацию кустарной промышленности и т. д. и т. п. Закрывает свой мануфактурный магазин (ибо на мануфактуру нажало государство) и обращает свои средства на финансирование, например, частной промышленности растительных масел или капиталистической торговли в тех областях, где особого вытеснения не наблюдалось (мясо, овощи, дрова и т. д.). Один и тот же капиталист не только попеременно, но и одновременно вкладывает свой капитал в разные отрасли деятельности. Он рассматривает это как обязательную страховку против изменений степени всегда возможного (по его мнению) нажима со стороны советской власти в том или другом направлении, а также использует всеми этими приемами временные изменения конъюнктуры и обеспечивает себя против ее колебаний. Когда капиталист закрыл мануфактурный магазин—обычно это вовсе не значит, что он разорился. Обычно это означает лишь то, что при данном положении он находит другое применение более выгодным для своего капитала и переводит его в соответственную отрасль деятельности. Весьма широко вообще распространена такая практика, когда капиталист имеет явно существующим не особенно большое промышленное или торговое предприятие (даже не особенно выгодное)—лишь как легальное прикрытие своего существования и операций, а большую часть своего капитала помещает в другие операции (финансирование кустарной промышленности, частных заготовок и т. д.), которые остаются бесконтрольными неведомыми налоговым органам и для которых явно существующее его предприятие служит лишь легальной зацепкой—прикрытием или маскировкой.

Эти три черты современной деятельности частного капитала в СССР: 1) переменность занятий одного и того же капиталиста, 2) одновременность помещения им разных частей своего капитала в разных областях и 3) распространенность прикрытия главного занятия каким-либо второстепенным с точки зрения самого капиталиста легальным предприятием—эти три черты в современном своем развитии являются следствием, какое капитал выводит для себя из существования советского строя. Конечно, до известной степени все эти черты существовали и при господстве капитализма, но во много раз более слабом виде сравнительно с нынешним состоянием. Факт существования советского строя, с одной стороны, создает тенденцию частного капитала к чрезвычайному усилению своей маневренной подвижности в указанных трех направлениях, а с другой стороны—облегчает осуществление самой этой подвижности по сравнении с дореволюционным временем. До революции фабрики были собственные, теперь нередко—арендованные и т. п., что делает легче извлечение при надобности вложенных средств.

Не требует объяснений, почему наличность в стране диктатуры пролетариата вызывает у капиталистов усиленное стремление к страховке на случай всевозможных политических и хозяйственных конъюнктур и комбинаций. Отсюда вытекает то известное явление, что рост вкладываемого в промышленность частного капитала (если отбросить концессионный капитал) происходит гораздо медленнее роста частного капитала вообще. На 1 октября 1924 г. из 300 млн. руб. частного капитала в промышленности приходилось (по таблицам ЦСУ) концессионного капитала только 13 млн. руб., или около 4%. А на 1 октября 1927 г. из 450 млн. руб. частного капитала в промышленности на концессионный приходится 47 млн. руб., или около 10% (цифру концессионного капитала беру на 1 июня 1927 г., по докладу в СНК. СССР). Таким образом, «внутренний» частный капитал в промышленности (без концессий) за последнее трехлетие вырастает с 287 млн. руб. только до 403 млн. руб., или всего на 40% (отстает, кстати сказать, от темпа роста советских средств в промышленности). А в других своих видах (торговый и кредитный вместе) частный капитал вырастает за то же трехлетие примерно с 500 млн. руб. до 1050 млн. руб., т. е. на 110%. Достаточная иллюстрация общеизвестного факта, что внутренние капиталисты в СССР не особенно стремятся помещать свой капитал в прочно и надолго увязывающие его формы деятельности. Да и в самой промышленности «внутренний» частный капитал существует отчасти в скрытом виде (лжеартели), отчасти в форме финансирования домашней системы капиталистической промышленности, отчасти в виде оборотных средств при арендованных заводах и т. д.—одним словом, на большую половину в сравнительно легко извлекаемой форме.

Классовое недоверие капиталиста к режиму диктатуры пролетариата вполне понятно. Иностранные концессионеры чувствуют себя под охраной нашей заинтересованности в хозяйственных сношениях с теми буржуазными государствами, откуда они к нам являются. Внутренние же капиталисты имеют только то вполне правильное убеждение, что мы проводим нэп не для их прекрасных глаз, а потому, что это нам нужно, и в тех формах и в тех пределах, в каких это опять-таки нам нужно. Причем вопросы о всех подробностях (пускать ли в данном году частный капитал в хлебозаготовки, пускать ли его в кожевенную промышленность и т. д. и т. п.)—все эти вопросы мы решаем сами, односторонне, без всяких переговоров и соглашений с частным капиталом. При таких условиях—хотя мы установили новую экономическую политику действительно всерьез и надолго—капиталист предпочитает держать свой капитал в возможно подвижном (мобильном) состоянии. В самом деле, новая экономическая политика не исчезнет оттого, если мы введем очень высокие налоги для частных товарных мельниц, кожевенных и маслобойных заводов. Но внутренний капиталист, не оградивший себя специальным концессионным договором, не склонен строить на свой счет новую фабрику, не зная, не изменится ли через пять лет налоговая и иная политика в отношении частной промышленности именно в данной отрасли (проведение устойчивого дифференцированного подхода на длительный период, возможно, повлияет до некоторой степени в этом отношении).

Из всего этого вытекает изменение самого типа капиталистической деятельности в СССР сравнительно с дореволюционной Россией. До революции капиталисты были разделены на довольно разграниченные между собою группы, каждая со специальным кругом занятий: банкиры, фабриканты, внутренние оптовые торговцы, экспортеры и т. д. Теперь вместо этого создался новый тип капиталиста, с чрезвычайной подвижностью маневрирующего своим капиталом, являющегося сразу и финансистом, и оптовиком, и явным или скрытым организатором промышленной продукции. Когда судебный процесс позволяет проникнуть в существо совокупности операций какого-либо крупного капиталиста, перед нами почти всегда оказывается своего рода маневренный «комбинат» (вроде приводившегося во втором разделе примера ленинградского капиталиста Легача, который сразу имел небольшой водный флот для перевозки грузов, снимал в Парголове несколько тысяч десятин леса для разработки и торговли им, арендовал завод и занимался денежными спекуляциями). Особенности советских порядков, как указано выше, даже облегчают современному капиталисту усиление подвижности его капитала и легкости его извлечения из дела сравнительно с капиталистом дореволюционным. До революции магазин часто был в собственном доме—теперь в арендованном помещении; до революции завод был собственный—теперь, часто, арендованный и т. д.

Так как в основном одни и те же лица являются и капиталистическими торговцами, и владельцами кредитного капитала, и организаторами капиталистической промышленной продукции,—то общее количество всех капиталистов в СССР (кроме сельского хозяйства) не должно превышать тех почти 180 тыс. чел., какие являются, по налоговой статистике, средними и крупными частными торговцами и промышленниками (в том числе около 170 тыс. торговцев, начиная от третьего разряда, и около 10 тыс. промышленников, в предприятиях которых занято свыше трех лиц, считая владельца и помогающих членов семьи). Собственно, количество их не 180 тыс., а меньше. Налоговая статистика за период апрель—сентябрь 1926 г. действительно знает почти 180 тыс. частных торговых и промышленных патентов (начиная от третьего разряда, т. е. кроме разносчиков и киосков в торговле и кроме имеющих в предприятии менее трех лиц—в промышленности). Но бывает, что одному владельцу принадлежит несколько торговых заведений или одновременно торговое и промышленное заведение,—тогда на каждое все же выбирается особый патент. С другой стороны, все же может найтись несколько тысяч капиталистических финансистов, которые (или члены семей которых) не выбирают ни одного патента. Хотя, по всем наблюдениям, вряд ли много таких случаев,—статистика подоходного налога определенно свидетельствует, что капиталистов меньше, чем соответственных патентов. Таким образом, если принять наличность в СССР 180 тыс. капиталистических семей, то это будет скорее преувеличение, чем преуменьшение. В их руках сосредотачивается весь установленный нами частный капитал (кроме сельского хозяйства)—торговый, промышленный и кредитный, всего 1 600 млн. руб. на 1 октября 1927 г. Почти столько капиталистических внеземледельческих семей (170 тыс.) определено для 1925—26 г. и подсчетами Комиссии СНК СССР по тяжести налогового обложения (июль 1927 г.). В грубо ориентировочном порядке можно дать примерно такую схему совокупности общего их дохода и в том числе чистого накопления за последний хозяйственный год.

По анкете Наркомфина в разработке П. Кутлера (вторая разработка, по полным анкетным данным, стр. 9, № 5 органа НКФ «Финансы и народное хозяйство», декабрь 1926 г.), за 1924/25 хозяйственный год чистая прибыль частного капитала, обращавшегося в торговых и промышленных предприятиях, составила около 490 млн. руб. Под чистой прибылью тут имеется в виду величина прибыли, полученной владельцами предприятий, за вычетом уплаты процентов на вкладные и заемные капиталы и за вычетом всех налогов, кроме подоходного и квартирного, но без вычета расходов на проживание семьи владельца. За последующие два года частнокапиталистические обороты, по приводившимся уже официальным данным, возросли более чем наполовину против 1924/25 г. Поэтому для 1926/27 г. величину чистой прибыли в указанном смысле для частного торгового и промышленного капитала можно принять около 750 млн. руб. К этому надо прибавить чистую прибыль на кредитный капитал, составлявшую в год около 60% при величине его свыше 400 млн. руб., что дает около 250 млн. руб. чистой прибыли частного кредитного капитала.

В сумме мы получаем, таким образом, для 1926/27 г. около 1 млрд. валовой чистой прибыли 180 тыс. семей капиталистов от эксплоатации их капиталом трудящегося населения (иначе сказать—около 4% национального дохода). Чтобы получить чистое накопление, надо вычесть, вопервых, расходы на жизнь, вовторых, подоходный и квартирный налог. Расходы на жизнь мы считаем возможным принять в среднем в 300 руб. в месяц. Конечно, многие проживают больше (даже по подоходной статистике есть несколько десятков тысяч плательщиков с доходом выше 400 руб. в месяц). Но гораздо больше таких владельцев небольших магазинов, особенно в провинции, которые проживают менее 300 руб. Ведь в цифру 180 тыс. владельцев входят также владельцы всех постоянных розничных магазинов, раз только торговое заведение является действительно лавкой, а не киоском (под киоском, по закону, понимается будка, куда не может войти никто, кроме продавца). Если предположить, что расходный бюджет в 300 руб. в месяц (сверх подоходного и квартирного налогов) взят ниже действительного среднего, то зато количество 180 тыс. капиталистов, почти несомненно, взято более действительного (по особенностям нашей налоговой статистики), так что во всяком случае возможная недооценка среднего капиталистического расходного бюджета уравновесится (надо еще принять во внимание проживание целого ряда в собственных домах и дачах, в квартирах при своих предприятиях и т. п.).

При условном среднем месячном расходе на семью около 300 руб., на проживание капиталистических семей из валовой чистой прибыли капиталистов для 1926/27 г. надо вычесть около 650 млн. руб. Подоходный и квартирный налоги вместе с капиталистов, по бюджету на 1926/27 г. с местными надбавками составляют около 100 млн. руб. Таким образом, из валовой прибыли в 1 млрд. у всех капиталистов вместе (кроме сельского хозяйства) в результате 1926/27 г. остается только около 250 млн. руб. в год чистого накопления. Это составляет на весь частный капитал (к началу 1926/27 хозяйственного года—около 1 300 млн. руб., кроме сельского хозяйства) около 20% в год. Ко всему накоплению страны получается менее 10%.

Если приблизительно распределить кредитный капитал между владельцами торгового и промышленного капитала (за выделением небольшой части, как личное ростовщичество на потребительские цели и т. п., что является обычно отграниченным от деятельности капиталистов, занимающихся торговлей и промышленностью), то тогда и получится, что в 1926/27 г. из чистого накопления приходится на торговцев около 150 млн. руб. и на промышленников—около 75 млн. руб., а остальные 25 млн. руб. падают на представителей чисто денежного капитала, не занимающихся организацией ни торговли, ни промышленности. Конечно, это расчет лишь схематический; мы хотим здесь только подчеркнуть, что без принятия во внимание доходов от кредитного капитала (не учитываемых статистикой налогового обложения торговли и промышленности) нельзя объяснить не только того крупного чистого накопления, какое следует из расчетов Наркомторга (т. Дволайцкий), или того средней величины чистого накопления, какое следует из расчетов Госплана (т. Струмилин), но даже и того меньшего чистого накопления, какое вытекает из настоящей книжки. Ибо вся его величина должна была бы быть поглощена расходами на содержание семьи, и еще не хватило бы—если только не предположить, что средний и крупный нэпман живут примерно в рамках бюджета заводского рабочего. Но такое предположение, конечно, явно нелепо и противоречит стоящей у всех перед глазами очевидности.

Можно считать, что из всего кредитного капитала (около 400 млн. руб., кроме действительно отграниченной от торговли и промышленности сравнительно небольшой части) подавляющая часть находится в руках тех капиталистов, какие официально выступают в качестве оптовых и полуоптовых торговцев. Их всего менее 25 тыс. чел., и они финансируют, вопервых, всю среднюю частную торговлю, вовторых—кустарную и отчасти капиталистическую промышленность, втретьих—заготовки (в которые иногда перебрасываются и лично). Они же по размеру своих средств и коммерческому уровню могут и способны играть на бирже, спекулировать участием в госзаймах и т. д. Как мы видели, на 1 октября 1926 г. так называемый «находящийся в собственном деле собственный капитал» частных торговцев составлял (с контрабандой и т. п.) до 550 млн. руб., а в промышленности—около 400 млн. руб., причем кредитный капитал (кроме оговоренной небольшой ограниченной его части) составлял около 350 млн. руб. Мы считаем, что вряд ли будет большой ошибкой, если распределить его между владельцами так, что общий капитал «торговцев» (торговый и кредитный) принять около 850 млн. руб., а общий капитал «промышленников» (промышленный и кредитный) принять около 450 млн. руб. Приэтом действительность еще больше сближает эти категории, и многие «торговцы» являются одновременно и «промышленниками» (например организаторами домашней системы капиталистической промышленности среди кустарей). Если бы начать выделять чисто промышленных капиталистов в СССР, то, кроме иностранных концессионеров, вряд ли бы оказалась приходящейся на их долю какая-либо значительная часть частного капитала.

Из этого следует неправильность и недостаточность распространенного у нас приема рассматривать частного капиталиста только как торговца или только как промышленника, да еще смешивая его в одном случае с нищими разносчиками, в другом—с трудовыми кустарями и во всех случаях не принимая во внимание находящийся в его собственности кредитный капитал, играющий крупную роль во всем частном хозяйстве. Мои конкретные расчеты, несмотря на их осторожность и на выбор меньших величин при невозможности выбора, могут потребовать еще уточнений и улучшений в зависимости от накопления новых данных и лучшей их проработки. Но сама необходимость подходить к частному капиталу с более серьезными и внимательными оценками, с большим принятием во внимание своеобразия, совокупности и внутренней связанности его ф о р м в условиях советского строя—думается, достаточно мною показана. Для предварительной же числовой конкретной ориентировки в нашей работе использовано, сведено, сопоставлено и оценено все существенное, что у нас в настоящее время по этому вопросу имеется. По подсчетам Комиссии СНК СССР по тяжести налогового обложения (июль 1927 г.)—средний доход 25 тысяч крупных капиталистов за 1925/26 г. определен в 16 тыс. руб. на владельца, т. е. более чем вчетверо больше среднего годового дохода капиталистов средней величины (около 150 тыс. чел.).

* * *

О частном кредитном капитале в сельском хозяйстве при настоящем состоянии сведений можно сказать лишь то, что роль его велика. Но для цифрового выражения нет почти никаких данных. Основные его виды: 1) денежные ссуды со стороны капиталистической кулацкой верхушки беднякам и середнякам, 2) ссуды бедноте рабочим скотом (и иногда инвентарем) на кабальных условиях. Изучение размеров первого вида частного кредита в сельском хозяйстве должно поставить ЦСУ путем более массового собирания и соответственной разработки крестьянских бюджетов (середняков и бедноты). Судя по всем сообщениям индивидуальных наблюдателей деревни и самих крестьян—результаты должны оказаться значительными. Если данные около 10 тыс. крестьянских бюджетов ЦСУ (см. раздел о сельском хозяйстве) распространить на всю деревню, то получилась бы величина внутрикрестьянского денежного кредита около 300 млн. руб. Но мы сомневаемся, насколько законно такое распространение.

Натуральные ссуды бедноте рабочим, скотом и инвентарем со стороны кулаков надо отличать от случаев, описанных в третьем разделе, когда кулаки формально «нанимаются» к бедноте со своим скотом в качестве «сдельных рабочих». В последнем случае мы имеем дело с организацией капиталистического производства в замаскированной форме, т. е. с производственным частным капиталом в сельском хозяйстве. От этого надо отличать частный кредитный капитал в сельском хозяйстве в натуральной форме. Это те случаи, когда кулак сам не нанимается в «сдельные рабочие», а только ссужает на кабальных условиях бедняку натурой семена для посева или лошадь или орудия и материалы. Распространенность этого вида кредита—кредита злостно эксплоататорского типа—подтверждается всеми наблюдениями, по цифровое его изучение целиком в будущем.

До сих пор в нашей статистике (поскольку можно судить по опубликованным до текущего 1927 г. ее изданиям) жива была народническая традиция рассматривать деревню как единое целое. Отсюда—крайняя скудность или неправдоподобность данных, как только ставишь какой-либо вопрос о между классовых отношениях в деревне (батраки, кредитная эксплоатация, распределение доходов и реальной налоговой тяжести и т. д.). Здесь полная параллель с реакционными традициями народничества в агрономии. Для народника «мужичок» рисовался ведущим обязательно потребительское хозяйство, которое сеет хлеб для семейного потребления—и кончено. Связь с рынком—это что-то ужасное, ненормальное, способное разрушить трудовой строй хозяйств и повести к расслоению. Самое большее, что можно допустить, это—сеять для экспорта (чтобы заплатить подати) все тот же «святой хлебушко».

Плоды этой реакционной народнической традиции в сельской статистике и в агрономии мы пожинаем теперь. В статистике—недостатком сведений о междуклассовых отношениях, необходимых для практической политики пролетарского государства. Приходится порой действовать просто наощупь, на глазомер (да и то «ориентировочный»). В агрономии—косное отношение достаточно широких слоев агрономической среды к жизненно необходимому уменьшению роли зерновых культур в сельском хозяйстве, к увеличению товарности крестьянского хозяйства, к значительно более усиленному переводу его на производство засухоустойчивых кормовых растений для развития культурного животноводства, к переходу на возделывание сельскохозяйственного сырья для промышленности и т. д. Все еще вновь и вновь под видом «шестиполья» нам подносят традиционное зерновое хозяйство, рассчитанное преимущественно на натурально-потребительский строй семейного хозяйства, как он рисовался апологетам народничества и как рисуется его эпигонам. Лишь в самое последнее время—под влиянием нажима советской власти и в частности Наркомзема РСФСР—только начинает понемногу сдвигаться с мертвой точки эта косность пропитанной народническими традициями агрономической среды. Она является одним из существенных моментов задержки прогресса нашего сельского хозяйства и неполучения полного возможного эффекта от вкладываемых в него добавочных средств (в том числе—через государственный кредит). Сломить до конца эту традицию, это наследие отсталого прошлого, идеология которого пережила его и тормозит развитие новой практики,—одинаково необходимо и в статистике и в агрономии. Надо надеяться, что подрастающее и готовящееся теперь в специальных вузах новое поколение работников достаточно сознательно проникнуто важностью этой, стоящей перед ним задачи.