21. Валютные операции ГПУ

На следующую ночь, после моего громогласного скандала, взяли на допрос старичка-ювелира. Потребовали его «в пальто», но без вещей, и он исчез на четыре дня. Бедняга так растерялся при этом первом вызове, после того как четыре месяца он сидел, что забыл в кружке свои вставные челюсти. Вернулся он только на четвертые сутки вечером. Он был неузнаваем. С первого шага в камеру он стал порываться говорить, рассказывать, объяснять: он, который всегда был сдержан, молчалив, как человек, который всю свою долгую жизнь провел в подчинении и считал это для себя естественным и справедливым.

Набросился на еду, которую мы ему сохранили, давился хлебом и супом, трясся от смеха, путался, захлебывался словами и все-таки неудержимо стремился и глотать и говорить.

— Ни и потеха, потеха, я вам скажу. Нет, не поверите. Что пришлось пережить, не поверите... Потеха... Ну и молодцы, ну и умеют. Привезли на Гороховую, во вшивую. Вшивую, эту самую, слышали, знаете, вшивую. Ох и потеха!

Он так захлебнулся супом и прожеванным хлебом, что у него началась рвота.

— Иван Иванович, успокойтесь, измучили вас, отдохните сначала, — хлопотали мы вокруг него, уверенные, что бедный старик рехнулся.

— Четверо суток не ел, вот не на пользу пошло, — сказал он несколько нормальнее, делая, по нашему настоянию, маленькие глотки холодной воды. Но чуть вздохнул, заговорил опять, порываясь опять есть.

— Во вшивой двести — триста народа, мужчины, женщины, подростки — совсем ребята. А тесно! Жарко. Ни сесть, ни лечь. Втиснули, только стоять можно. И народ весь шатается: не стоят, а ходуном ходят, только ноги на месте, а сами так и клонятся то вперед, то назад. Ой страшно! Ой потеха! Рожи у всех красные, а выперли... Пятьдесят пять лет работаю по своему делу, всюду меня знают, ну и тут, слава Богу, знакомцы нашлись. «Иван Иванович, как попали? Сюда тискайтесь, к решетке-то тискайтесь! Как чувств лишитесь, тут вас мигом выволокут, в коридор выволокут, а сзади не увидят, задавят, помрете.» Дай ему Бог здоровья, знакомцу-то моему, сказал он мне это, научил, а то, верно, жив не был бы. К концу первой ночи я уже чувств и лишился. Как что было, не знаю. Очнулся, лежу, мягко под головой и холодно очень. Оказывается, коридор, и лежу я головой на бабе, толстая — во! Грудастая, тоже без чувств и другая за ней. Ай и потеха! Вот потеха... И он опять залился хохотом, подавился, закашлялся.

— Иван Иванович, вот зубы ваши, наденьте, может легче будет есть.

— Спасибо, вот это спасибо. Про зубы забыл. А и думаю, что такое, почему есть не могу. Это — да! Это — спасибо.

Жутко было слушать его речь. Постепенно она делалась понятнее, и хотя он не переставал трястись и смеяться, мы с напряжением следили за каждым его словом: это был первый живой свидетель о «вшивой», «тесной» или «валютной» камере; свидетель, который еще не успел прийти в себя и который восстанавливал перед нами, может быть, самое отвратительное, чем располагало ГПУ.

Понемногу из его сбивчивых слов и ответов на наши вопросы выяснилась довольно полная картина своеобразного финансового предприятия ГПУ, его средств и методов.

Вшивая камера на Гороховой примерно вдвое меньше обычной общей камеры на Шпалерной, но помещают в нее двести — триста человек; мужчин и женщин вместе. Теснота такая, что люди могут только стоять, тесно прижавшись друг к другу. В камере поддерживается очень высокая температура. Все покрыты вшами, и борьба с ними совершенно невозможна. В камере нет уборной, заключенных выводят туда по очереди, по три человека, в сопровождении конвойного; мужчин и женщин водят вместе, в одну уборную. Как только проводят одну партию из уборной, ведут другую, так без перерыва и день и ночь. Так как выйти из камеры очень трудно, приходится протискиваться, от этого получается движение, которое невольно передается от одного к другому, поэтому вся камера непрерывно шатается.

В камере нет ничего, садиться или ложиться запрещается. Среди камеры стоит одна табуретка. Назначение ее следующее: время от времени дежурный чин ГПУ входит в камеру и становится на эту табуретку; если он замечает, что кто-нибудь сидит на полу, он заставляет всю камеру делать приседания (обычно пятьдесят раз) то есть постепенно опускаться и подниматься. Это так мучительно при отекших от стояния ногах, что заключенные сами следят друг за другом и не дают никому садиться.

Белье у тех, кто находится в камере несколько дней, совершенно истлевает и рвется: все тело покрывается как сыпью — следами укусов вшей, а часто и нервной экземой.

— Едят там что-нибудь? — спрашивали мы, захваченные этим ужасным рассказом.

— Едят, едят. По двести граммов хлеба. По кружке воды выдают. Воду все пьют, а хлеба не едят. Кусок в горло там не пойдет. Ах и потеха! И камеру-то нашу из коридора, всю камеру видно, и нам тоже видно, кто у решетки, конечно. Все время новых ведут и ведут. Захватят парочку, мужа с женой, папашу с дочкой — и заметьте, все парочками, и сейчас к нам в коридор. Нате, смотрите, любуйтесь, сейчас сами там будете. И потом — на допрос. Тут следователь: «А ну, гони монету, давай золото, давай доллары, а то сейчас тебя с твоей — в эту камеру. Хочешь?» Ну, мужчина, тот еще может пожалеть отдать, если есть, а уж дамочки, да барышни все готовы отдать, сами мужа и папашу при следователе укоряют: отдай, дескать, все, что есть отдай, ради Бога отдай! Серьги из ушей вынимают, часы жертвуют — дескать, добровольно, на пятилетку, только во вшивую на сажайте. Еще бы, придут чистые, нарядные, а у другой такое пальто, взглянуть приятно, а тут вдруг во вшивую, мыслимо ли... Кому охота. Ох и хитрые, ей Богу хитрые эти, в ГПУ. Так придумали, нельзя устоять. Верно. Сам все последнее, дорогое самое, все отдашь.

— А вы-то, Иван Иванович, что же вы сразу не заявили, что все отдадите?

— Не спрашивали. То-то, что не спросили. Четыре месяца тут держали — не спрашивали, сами знаете. Туда посадили и опять все не спрашивают. День держат, два, три, четвертый пошел, а некому и слова сказать. Это они правильно, это для острастки. Уж кто там четыре дня выживет, тот на все согласится, только бы назад не посадили. Я, может, раньше бы отдал, а другой не отдаст. Вот, к примеру, и нужно: кого сажают, а кому так показывают, из коридора. Это уже они там знают, хитрые они.

— Иван Иванович, говорят во «вшивой» неделями сидят, что ж вас так скоро?

— Сидят. Ювелира И. знаете? Приятель мой. В камере, во вшивой встретились. Он тридцатый день, два раза на конвейере был.

— Почему же их держат столько времени?

— Не отдают денег, сколько с них требуют, торгуются. Другой, знаете, не может с деньгами расстаться, жизни лучше лишится, а денег не отдаст. А у других того требуют (он заговорил тут шепотом), чего у них и нет и никогда не было. Вот тем и плохо. Измучают, уж правда измучают, так что и жизни не рад, а потом в концлагерь, в Соловки, за непокорство.

— Иван Иваныч, кто ж там больше сидит, какой народ?

— Всякие есть: и торговцы, и врачи зубные, и доктора, ну разные люди. Инженеры тоже есть. У кого только можно подумать, что деньги или золото есть, того и берут. Ах и молодцы! Про все разузнают, как ни прячут, как ни таятся, а уж ГПУ разнюхает и сейчас — давай сюда! Гони монету!

Наутро Иван Иваныч проснулся вновь таким же, как был — молчаливым и замкнутым. Нам хотелось еще о многом расспросить, он отмалчивался. Очевидно, воспоминание о вчерашней болтливости, прорвавшейся, может быть, раз в жизни из-за нервного напряжения, было ему очень неприятно. Больше он нам ничего не сообщил, и через день его взяли «с вещами» домой, откупился...

Позднее мне приходилось встречать многих, сидевших во вшивой камере и побывавших на «конвейере». Особенно колоритен и умен был рассказ одного из моих товарищей по этапу. Он ехал также на пять лет. Это был бывший банковский служащий, еврей лет сорока пяти, но на вид ему можно было дать больше: был худой, сгорбленный, ходил с трудом.

— Седые волосы? — говорил он. — У меня не было седых волос, когда меня посадили. Не хочется вспоминать, не хочется говорить. Полгода на Шпалерной, тридцать дней на Гороховой. Ну, я вам скажу, я согласен сидеть год на Шпалерной, чем один месяц на Гороховой. Я — старик, видите, я седой, у меня больные ноги — это месяц на Гороховой.

— Во вшивой?

— Ну что вшивая! Это страшно, это ужасно, но это не конвейер.

— А что такое конвейер?

— Конвейер? Конвейер — это то, что если у человека что-нибудь есть, то он отдает. Ну, скажете руку отрубить — отрубит руку. Вот что такое конвейер.

Представьте себе человек сорок заключенных, мужчин и женщин, измученных, голодных, заеденных вшами, с отекшими от стояния ногами, которые уже много ночей не спали... Приводят в комнату гуськом, один за другим. Большая комната, три стола, четыре стола, за каждым следователь; дальше еще комната, еще следователи; потом коридор, лестница, опять комнаты со следователями. Команда — бегом. Мы должны бежать от стола к столу один за другим. Только вы подбегаете, он уже кричит — ...ну, я не могу передать, что он кричит. Это не ломовой извозчик, это хуже, это набор похабных слов, самой сложной матерной брани, особенно по отношению к нам, евреям. Жид, сволочь, а дальше трех-, нет пятиэтажная брань — даешь деньги! До смерти загоню! Даешь! Нет? Дальше беги, сукин сын. Палкой тебя... — и замахивается через стол палкой.

Впереди меня бежала женщина, почтенный человек, зубной врач. Уже немолодая, лет сорок, полная, нездоровая. Она задыхалась, чуть не падала. Если бы вы слышали, что они ей кричали. Знаете, это невозможно выдумать: они похабными словами перечисляли все половые извращения, которые только может выдумать голова больного психопата. Она, бедная, бежала, падала, ее поднимали, толкали изо всех сил, чтобы она бежала от стола к столу. Она кричала: «Клянусь, у меня нет золота, клянусь! С радостью все отдала бы вам. Нет у меня! Что мне делать, если у меня нет!» — «А, заголосила, не так еще запоешь!» — и опять похабные слова; как они их только выдумывают! Другие следователи так кричат, что больше не могут, только грозят кулаком, палкой револьвером — гони монету!

— Ну и дальше что?

— Дальше бегут, кругом бегут.

— Но конец-то должен быть?

— Конец? Конец — это когда человек упадет и не может встать. Его трясут, поднимают за плечи, бьют палкой по ногам, он бежит, если еще может, а нет — тащат назад, во вшивую, а завтра опять на конвейер.

Это часами продолжается: десять — двенадцать часов. Следователи уходят отдыхать: они устают сидеть и выкрикивать матерную брань, их сменяют другие, а заключенные должны бежать и терпеть.

И представьте себе, есть люди, которые отдают деньги не сразу. Видит, знает конвейер, и не отдает. Бежит день, до полного бесчувствия, бежит на другой день, и тогда отдает. Я сначала негодовал, думал, что это из-за них мы так страдаем.

— Почему «из-за них»?

— Ну, конечно, из-за них. Если бы все, у кого есть деньги или золото, отдавали сразу, то и не надо было бы конвейера. Если бы они никогда ничего не добивались на конвейере, то они бы его ликвидировали. Но беда в том, что они добиваются, и еще большая беда, что из тех, у кого есть деньги, самые мудрые те, кто отдает их не сразу.

— Ничего не понимаю.

— Не понимаете... — Он грустно усмехнулся. — Я тоже не понимал. Знаете, надо уметь отдать ГПУ деньги, иначе можно еще хуже себе сделать. Представьте — они требуют от вас десять тысяч, и у вас есть как раз десять тысяч. Что вам делать? Вы сразу говорите — хорошо, я отдаю десять тысяч. Тогда следователь думает — у него, наверно, есть не десять, а пятнадцать тысяч, а может быть двадцать. Он берет ваши последние десять тысяч, сажает вас во вшивую, берет на конвейер и требует еще пять тысяч. Как вы его убедите, что у вас нет этих пяти тысяч? Что вы можете умереть на конвейере, но не можете отдать того, чего у вас нет. Следователь думает, что если ты легко отдал десять тысяч, значит, у тебя есть еще. Надо отдать так, чтобы следователь был убежден, чтобы он поверил, что вы отдаете последнее и больше у вас ничего нет. И вот, чтобы убедить, что вы отдаете то, с чем вам трудно расстаться, как с жизнью, вы терпите все, рискуете здоровьем, но, может быть, выиграете свободу. Надо угадать следователя. Многие считают, что надо торговаться, надо отдавать понемногу, тогда следователь может ошибиться, может сделать скидку.

А что делать нам, у которых ничего нет? Клянусь вам, мне же все равно теперь, я уже имею приговор на пять лет, у меня не было денег и нет их. Я служил до революции в банкирском доме, поэтому они думают, что у меня осталась валюта, они требовали с меня пять тысяч, но у меня их никогда не было. Я претерпел все, я потерял десять лет жизни, а они дали мне пять лет концлагеря — по году каторги за каждую тысячу.

— Но обвинение вам какое-нибудь предъявили?

— Обвинение? Какое обвинение?.. Давай деньги. Даешь — будешь на свободе; нет — концлагерь. Статья найдется. Если я не спекулировал и не имел вообще валюты, меня обвинят все равно по статье 59 пункт 12 — спекуляция валютой. Если я действительно спекулировал и имел деньги, я их плачу и иду домой. Вот это пролетарский суд.

— Но по какому же признаку они берут людей?

— Это все так просто. Берут, кто в старое время или во время НЭПа имел торговлю, у такого могли остаться деньги; берут всех, кто работал в ювелирном деле — у них могут быть камни или золото; берут дантистов и зубных техников — если бы у них не было золота, они не могли бы ставить комиссарам золотые коронки; берут врачей и инженеров, которые крупно зарабатывали. Если они много тратят, их обвинят, что они воровали, получали деньги за вредительство; если мало тратили — с них будут требовать валюту, червонцы никакой дурак откладывать не будет.

Вот вам все признаки. Могу добавить, что восемьдесят, а может быть и девяносто процентов по этим делам сидим мы, евреи. Кто были ювелиры, часовые мастера, дантисты? Евреи. В общих камерах десять-двадцать процентов евреев; на Гороховой — восемьдесят — девяносто процентов. И после этого говорят, что большевики — это жиды. Жиды делают революцию. Скоро все мы будем на Соловках. Вы думаете, те, кто с ними сторговался и вышел из тюрьмы, останутся на свободе? Многие сидят второй, третий, четвертый раз. Они будут их брать, пока те могут платить, а потом все равно сошлют в концлагерь. Они истребляют евреев, но делают это без шума, по-своему. В ГПУ есть и евреи, но много ли их? Кроме того, никто так рьяно и раньше не преследовал евреев, как сами евреи; то же и теперь.

В рассуждениях моего собеседника было много правды. Юдофобство в ГПУ приняло огромные размеры. «Паршивый жид» — это обычное обращение следователя к еврею-подследственному. В «Крестах» один из следователей заставлял евреев кричать — «я паршивый жид», с этим криком бежать по коридорам и возвращаться в камеру с допроса.

— Вы думаете, мало они так собирают денег? — закончил он наш разговор. — Это теперь один из главных методов добычи валюты. Пятилетка провалилась; товаров нет; платить по векселям за доставленные, давно испорченные и ненужные нам машины нужно валютой. Они ее и собирают. За границей все равно, откуда у большевиков деньги. Деньги не пахнут. Там не хотят брать наших товаров, созданных принудительным трудом, потому что у них своих товаров много, но деньги, выжатые пытками у населения, берут охотно и готовы торговать с большевиками.

15. Физико-техническая экспертиза. Прекращение расследования, закрытие уголовного дела

Перевал Дятлова. Смерть, идущая по следу... 15. Физико-техническая экспертиза. Прекращение расследования, закрытие уголовного дела

Итак, 9 мая 1959 г. судмедэксперт Возрождённый закончил свою скорбную работу и тела четырёх туристов, найденные в овраге, были отправлены в Свердловск для предания земле. Погибшие находились в закрытых гробах и их тела не были предъявлены близким, лишь отец Людмилы Дубининой - Александр Николаевич - сумел добиться, чтобы для него было сделано исключение. Увидев останки дочери, он едва не лишился чувств. Гроб с телом Семёна Золотарёва забрала его мать, приехавшая с Северного Кавказа, остальные трое туристов были похоронены на Михайловском кладбище рядом со своими товарищами по группе, чьи тела нашли в феврале-марте. Теперь там поставлен общий монумент с фотографиями туристов, а также Никитина, похороненного здесь же. Есть среди них и фотографии Кривонищенко и Золотарёва, хотя захоронения их находятся в других местах. Во время майских похорон не обошлось без душераздирающих моментов. Так, например, мать Николая Тибо-Бриньоля вспомнила, как не хотела отпускать сына в этот январский поход, уговаривала его покончить с туристическими вылазками на природу, мол, не мальчик он уже, институт закончил, пора взрослеть. Коля пообещал матери, что этот поход будет последним в его жизни...

Ссылки

Ссылки : материалы на Русском и других языках, использующих Кириллицу

Таблица 7

Короли подплава в море червонных валетов. Приложение. Таблица 7. Плавбазы самоходные, блокшивы

Плавбазы самоходные, блокшивы Название Год постройки Назначение судна, как вспомогательного для пл Примечание «Березань», б. герм. п/х «Тюрингия», «Петербург» (93–21) 1879 Пбс, блокшив на ЧМ (20–31) 5177 т, 13,8 уз, воор. 6x75, 2x37 «Коммуна», б. «Волхов» 1915 Сс, пбс (22–48 ?) БМ. 2400 т, 10 уз «Красная Звезда», б. кл «Хивинец» 1906 Пбс (27–42) БМ 1360т, 13,5 уз, воор. 4x120, 2x47 «Красная Кубань», б. груз, п/х «Коста», «Инкерман» 1889 Пбс (36–41) ЧМ ? «Кронштадт» ? Пбс Днпл 24 ? БМ ? «Ленинградсовет» (24–57), «Петросовет» (22–24), «Верный» 1895 Пбс (21 -26, 41–44, 48–?) БМ 1287 т, 11 уз, воор. 8x75, 2x47, 2x37 «Мартын», б. мор. груз, п/х 1894 Пбс, мин. тр (18–20) КМ 860 т, 10 уз «Ока», тр 1912 Пбс УДнпл БФ (32–40) БМ 1982 т, 10 уз «Оланд», б. п/х «Ирма» 1913 Пбс Днпл 4 (14–18) БМ 2000 т, 9 уз, воор. 3 х 47. Взорвана на рейде Гангэ (1918) «Память Азова», б.

XIV. Потеряли направление

Побег из ГУЛАГа. Часть 3. XIV. Потеряли направление

На следующий день путь наш опять усложнился. Прекрасный сосновый лес кончился, пришлось снова нырять по логам и оврагам. Солнце то светило, то пряталось, а направление вдали невозможно было отметить, так все менялось за каждым холмиком и долинкой. Вся местность была словно нарублена и забросана обрывками хребтов и гривок, расходившихся в разных направлениях. Теперь ясно было, что между нашей исходной русской долиной и финской, которую мы себе наметили, лежала эта, как говорится, пересеченная местность, совершенно смазанная на картах. Каково действительное расстояние между верховьями русской и финской рек, как надо выпутаться из этих хаотично разбросанных хребтов? — Остается одно — идти на запад, — настаивала я. — Ломиться через хребты тоже невозможно, — возражал муж. — Надо искать большую долину и пытаться по ней спуститься в Финляндию. В таких местах население всегда держится рек. Они с сыном сделали восхождение на высокую гору и вернулись радостные. — Километрах в десяти река, направление как будто на юг. Много лиственных деревьев. Прекрасная, богатая долина. Если мы уже в Финляндии, южное направление нам не страшно. Дошли до речки, почти весь день пробиваясь между болотами и ручьями. Речка текла прямо на север, то есть могла в любой момент вывести нас обратно, на русскую территорию. Это всех пришибло. Опять болотистые берега, низкие сплошные облака и ни признака солнца. С отчаяния решили перейти речку вброд, потому что противоположный берег казался суше. Издрогли, перемучились и попали в еще худшее болото.

Ссылки

Ссылки : материалы на Русском и других языках, использующих Кириллицу

Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919

Николай Реден : Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914-1919

Интереснейшие воспоминания человека очень неординарной судьбы. Одно простое перечисление основных событий юности и молодости Николая Редена впечатляет: начало Великой Войны и «побег» из гимназии на фронт, Февральская революция, Петроград 17-го года, большевистский переворот, участие в тайной офицерской организации, арест и бегство, нелегальный переход в Финляндию, приезд в Эстонию и участие в боях в составе Северо-Западной Армии. Николай Реден остается с армией до трагического финала похода на Петроград, потом интернирование армии в Эстонии, плавание в Данию на «Китобое», встречи с вдовствующей императрицей и наконец эмиграция в Соединенные Штаты. Там для Николая начинается новый, американский этап его жизни. Николаю Редену пришлось пройти через невероятные испытания, увидеть жизнь медвежьих углов России, узнать тюрьму и оценить всю прелесть воли. Когда разразилась революция, юный гардемарин оказался в своей стране во враждебном окружении. Он перешел границу с Финляндией, воевал в составе Белой армии в Эстонии. После разгрома белых с группой молодых флотских офицеров на похищенном корабле он совершил переход в Копенгаген. Не раз пришлось юноше побывать на грани жизни и смерти. Судьба хранила Редена, ему удалось, пройдя множество испытаний, найти новую родину и не забыть о своей принадлежности к народу страны с трагической, но великой историей.

Chapter XIII

The pirates of Panama or The buccaneers of America : Chapter XIII

Captain Morgan goes to Hispaniola to equip a new fleet, with intent to pillage again on the coast of the West Indies. CAPTAIN MORGAN perceived now that Fortune favoured him, by giving success to all his enterprises, which occasioned him, as is usual in human affairs, to aspire to greater things, trusting she would always be constant to him. Such was the burning of Panama, wherein Fortune failed not to assist him, as she had done before, though she had led him thereto through a thousand difficulties. The history hereof I shall now relate, being so remarkable in all its circumstances, as peradventure nothing more deserving memory will be read by future ages. Captain Morgan arriving at Jamaica, found many of his officers and soldiers reduced to their former indigency, by their vices and debaucheries. Hence they perpetually importuned him for new exploits. Captain Morgan, willing to follow Fortune's call, stopped the mouths of many inhabitants of Jamaica, who were creditors to his men for large sums, with the hopes and promises of greater achievements than ever, by a new expedition. This done, he could easily levy men for any enterprise, his name being so famous through all those islands as that alone would readily bring him in more men than he could well employ. He undertook therefore to equip a new fleet, for which he assigned the south side of Tortuga as a place of rendezvous, writing letters to all the expert pirates there inhabiting, as also to the governor, and to the planters and hunters of Hispaniola, informing them of his intentions, and desiring their appearance, if they intended to go with him.

Глава 25

Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919. Глава 25

В августе 1919 года верховное командование красных решило покончить с Северо-западной армией, которая в это время приблизилась на опасное расстояние к Петрограду. На позициях красных за линией фронта наблюдались признаки повышенной активности, пленные сообщали о ежедневном прибытии на фронт свежих красных дивизий. Мы ожидали крупного наступления каждое утро и пытались предотвратить главный удар. Но еще до того, как красные выбрали время для его нанесения, мы получили приказ штаба о всеобщем отступлении. Большинство железнодорожных путей и шоссе между Петроградом и границей Эстонии тянулись по прямой линии с востока на запад, но по каким-то непонятным причинам было приказано оставить главные пути и отступать в юго-западном направлении. Лишь бронепоезда были вынуждены двигаться на запад по основному пути на Ямбург, нам дали указания обеспечивать их свободное прохождение до тех пор, пока последняя воинская часть не перейдет железнодорожное полотно с севера. Во время отступления нервозность всегда достигает апогея, все становится возможным, когда войска перемещаются по проселочным дорогам в стороне от известных им ориентиров. Когда белые пехотинцы отступили за железнодорожные пути, противник совершил рывок вперед вдоль прибрежного шоссе, тянувшегося параллельно железной дороге. На другой день мы все еще находились на расстоянии примерно 50 миль к востоку от Ямбурга и стояли перед угрозой быть отрезанными от своей базы.

Глава 8. Второе рождение подводных сил Северного Ледовитого океана [185]

Короли подплава в море червонных валетов. Часть III. Обзор эволюции подводных сил СССР (1935-1941 гг.). Глава 8. Второе рождение подводных сил Северного Ледовитого океана

Мысль о беспрепятственном выходе на просторы Мирового океана во все времена занимала умы передовых россиян. 24 июля 1899 г. на торжественном открытии города Александровска на Мурманском берегу ее точно выразил прибывший с крейсером «Светлана» на торжества великий князь Владимир Александрович: «Опираясь на Мурман, наша морская сила могла бы защищать великодержавные интересы России в той части земного шара, где это потребуется обстоятельствами». Появившаяся в ходе Первой мировой войны необходимость в защите морских перевозок от нападения германских кораблей в северных морях привела российское морское командование к созданию на основании императорского указа от 3 июля 1916 г. флотилии Северного Ледовитого океана, базировавшейся на Романовна-Мурмане и Александровск в Кольском заливе, Архангельск на Белом море и военно-морскую базу Йоканьга в Святоносском заливе. Формирование флотилии завершили 6 июля 1916 г. Была предпринята попытка освоить сложный северный театр и малыми подводными лодками, но она провалилась из-за их неприспособленности к плаванию в суровых полярных условиях. Гражданская война, военная интервенция и последовавшая за ними разруха привели к полной ликвидации флотилии на много лет. Успехи в развитии тяжелой промышленности наконец позволили, теперь уже Советскому государству, приступить в 1932 г. к осуществлению давней мечты российской верховной власти — созданию полноценной военно-морской силы на берегу Северного [186] Ледовитого океана, способной беспрепятственно «защищать великодержавные интересы России в той части земного шара, где это потребуется обстоятельствами». С завершением весной 1933 г.

9 000 г. до н.э. - 5000 г. до н.э.

С 9 000 г. до н.э. по 5000 г. до н.э.

От появления земледелия и скотоводства до начала использования меди в некоторых регионах.

1763 - 1789

From 1763 to 1789

From the end of the Seven Years' War in 1763 to the beginning of the French Revolution in 1789.

18. Следователь пробует «взять на бас»

Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 18. Следователь пробует «взять на бас»

В тот вечер мы долго не спали: свет погасили, но наш татарин продолжал вполголоса свои рассказы, и мы, в какой-то мере забыв про тюрьму, следили за тем, как занятно могла раньше развертываться людская жизнь. И вдруг шаги, бряканье ключей, свет, окрик: — Фамилия? — страж тычет пальцем в каждого из нас по очереди. Доходит до меня. Отвечаю. — Инициалы? — В. В. — Полностью инициалы! — рычит он грозно. Здесь они грубее, чем на Шпалерке. — Имя и отчество, что ли? — Ясно! Имя, отчество? — Отвечаю. — Давай живо! Начинаю одеваться. Все смотрят сочувственно, беспокоясь за меня. — В пальто? — спрашиваю я, чтобы знать, повезут ли на Гороховую или будут допрашивать здесь. — Ничего не сказано, значит, без пальто. Выхожу. Спускаюсь по крутым железным лестницам, в жуткой ночной тишине гигантской тюрьмы. — Обожди. Конвойный останавливает меня в нижнем коридоре на пронизывающем сквозняке. После тесной камеры и постели охватывает дрожь. Стою долго. Совершенно замерзаю. — Давай! Вхожу в кабинет. Передо мной новый следователь. Фигура резкая, отталкивающая. Сухой брюнет, еще молодой, с напряженными движениями. Лоб низкий, глаза маленькие, злые. Военная форма, ромб на петличках — советский генеральский чин. Прежний следователь был в чине полковника. Значит, это начальство. — Садитесь, — говорит он мрачно.