11. Будни следствия

Постепенно следователь стал вызывать меня на допросы раз в неделю или раз в десять дней, держал четыре-пять часов, каждый раз уговаривал меня сознаться и грозил расстрелом, но делал это все более вяло. Видимо, ничего нового он придумать не мог, а принимать более энергичный нажим почему-то не входило в его планы. Для меня не было сомнения, что эти допросы нужны следователю не для дела, а чтобы отбыть положенное число часов на службе, «за работой». Он, видимо, скучал и несколько оживлялся только при угрозах расстрелом. Иногда он предлагал мне изложить какую-нибудь «техническую деталь», как он выражался, то есть дать расчет улова рыбного траулера за год, соображения относительно рыбных отходов, возможности производства из них рыбной муки и т. д. Сам он в это время лениво просматривал газету. Я говорил, намеренно усложняя деталями, нисколько не заботясь о точности, уверенный, что он не понимает и половины моих слов, что следить за ходом моего изложения вопроса он не в состоянии, и что это вообще никакого значения ни для кого не имеет. Отдельные его реплики убеждали меня в этом вполне. Иногда я видел, как он дремлет, прикрывшись от меня газетой. Я пробовал умолкать — он просыпался.

— Ну-с, продолжайте.

Мне приходилось возобновлять бесцельное словоизвержение. Наблюдая его, я стал постепенно практиковаться в том, чтобы вносить изменения в направление этих допросов. Например, говоря о рыбных отходах, я начинал рассказывать, какие рыбы водятся в Баренцевом море, стремясь поразить его воображение какими-нибудь необыкновенными особенностями. Эффект получался полный: он оживлялся, и незаметно для него, допрос переходил в разговор на совершенно постороннюю тему.

— Окуни на глубине триста метров! Это здорово! Какие же это окуни? — восклицал он.

Я сообщал ему, что морской окунь — это крупная глубоководная рыба, огненно-красного цвета, что у него огромные черные глаза, острые колючки и что рыба живородящая. Последнее привело его в восторг, и тема допроса перешла на живородящих рыб вообще.

Следователь с большим интересом слушал также о том, что рыба-зубатка разжевывает самые толстые раковины, что касатка — это зубастый кит, который целиком глотает тюленей, и что несколько касаток могут загнать гренландского кита на отмель, где он обсыхает во время отлива, и где они потом его поедают. Все это он слушал с явным интересом, задавая самые неожиданные вопросы, как это часто делают малокультурные люди, которым рассказывают что-нибудь новое, поражающее их воображение. Такого рода разговоры окончательно убедили меня в том, что мой следователь Барышников — типичный советский чиновник, который ездит на «Шпалерку», как все коммунисты ездят на службу, чтобы было отмечено, сколько он «работает», и что, кроме того, он несомненный лентяй. Если можно незаметно и безнаказанно не работать, а болтать и слушать разные занятные рассказы, то это только приятно. Я смотрел на него и думал, что если бы на воле мне попался в лабораторию служащий, так относящийся к своей работе, я бы его прогнал.

Хорошенько обдумав, я решил использовать создавшееся положение и перейти в нападение. Выбрав момент во время разговора на совершенно постороннюю для допроса тему, я неожиданно, но самым спокойным и непринужденным тоном, обратился к нему:

— Разрешите задать вам откровенный вопрос?

Он утвердительно кивнул головой.

— Для чего вы меня, собственно, тут держите? Вы превосходно знаете, что я не вредитель, что никакого преступления я не совершал. У меня создалось впечатление, что вы хотите во что бы то ни стало установить состав преступления там, где его нет, и что это вам хорошо известно.

Он заметно смутился в первую минуту и стал уверять меня, что так никогда не бывает, что ГПУ зря не арестовывает и не держит в тюрьмах, что если меня арестовали, значит, было за что.

Я пожал плечами. Опять начиналась старая история. Следователь вернулся к повышенному тону и продолжал.

— Что же вы думаете, решили открыть у вас в тресте организацию, а я просто по списку служащих выбирал, кто подходит? Нашел вашу фамилию — дворянин, ученый, значит, подходит, значит, давай его сюда, так?

— Да, мне именно так кажется, — ответил я, стараясь говорить возможно спокойнее и без всякого раздражения.

— Нет, это не так. У нас есть против вас веские улики. Вы — вредитель. В Мурманске на общем собрании по поводу расстрела «48-ми» был задан вопрос, почему вы не арестованы, значит, ваше вредительство не было тайной и для рабочих.

Я усмехнулся, подумав про себя: ну и веское доказательство. Он заметил мою усмешку и опять запнулся: о том, как ведутся общие собрания, мы слишком хорошо знали оба.

— Возможно, что вы вредили не из корыстных идей, а исключительно из классовой ненависти. Я убеждаюсь, что это именно так и было. Это несколько облегчает ваше положение, — говорил он, пытаясь найти новую позицию.

— Какая ненависть? Откуда вы это взяли?

— Я вам искренне советую сознаться, — твердил он, не находя ответа. — Это вас спасет. Тогда, докладывая ваше дело коллегии, я буду просить о смягчении приговора.

— В чем сознаться? Вы сами знаете, что я ничего преступного не сделал. Вы вот два месяца меня допрашиваете, скажите же, в чем состояло мое вредительство?

— Вы знали о вредительстве Толстого и Щербакова?

— Нет.

— Но вы же знаете, что они расстреляны, как вредители. Работая с ними вместе, вы не могли не знать об их вредительстве.

— Я знал их работу. Знаю, что весь успех тралового дела объясняется знаниями и энергией Щербакова...

— Не забывайте, что вредители хитры, — перебил меня следователь. — При внешне превосходной работе они умеют подрывать ее изнутри. Сознайтесь, что вы знали о вредительстве Толстого и Щербакова, и я вам предъявлю обвинение только в недоносительстве. Это другая статья, и вы получите минимальное наказание. Это максимум того, что я могу для вас сделать.

Я отвечал твердо и резко, что о вредительстве Толстого и Щербакова я не знаю и ничего не видел. Он вновь перешел на угрозы расстрелом. Но этот новый ход с его стороны дал мне знать, что он ловит меня на новую удочку. Казалось, для меня не было бы риска признать «вредительство» расстрелянных друзей. Им я не мог уже больше повредить, но за этим, видимо, крылось что-то, что не вполне еще было ясно. В дальнейшем все мое «дело» свелось к тому, что от меня пытались добиться подтверждения вредительства расстрелянных осенью 1930 года. Видимо, они были убиты совершенно безвинно, что не подлежало ни малейшему сомнению, но и без соблюдения тех минимальных требований, которые нужны ГПУ для «доказательства» «виновности». Теперь, задним числом, ГПУ собирало эти «доказательства» против уже убитых ими людей.

Гораздо позднее я узнал, что это именно так и было. В ГПУ, как и во всех советских учреждениях, шли внутренние раздоры, и одна часть выдвинула против другой, главенствовавшей в месяцы террора и преследования интеллигенции, обвинение в истреблении полезных специалистов, что привело к расстройству промышленности. Вследствие этой внутренней борьбы в ГПУ летом 1931 года Ягода был понижен в должности, а на его место назначен Акулов, считавшийся более умеренным. В зависимости от этого произошел ряд перемещений и более мелких должностных лиц ГПУ. Кроме того, была учреждена особая комиссия под председательством Сольца, которая должна была пересмотреть дела о специалистах. Ходили слухи, что комиссия эта возбудила дела против некоторых следователей, особенно против тех, кто вел дело «48-ми», и некоторые из них были расстреляны, так как смертные приговоры оказались не обоснованными никакими «доказательствами». Не знаю, насколько это достоверно, но то, что ГПУ в течение всей зимы 1930/31 года собирало материал для подтверждения виновности расстрелянных «48-ми», не подлежит сомнению.

Наш последний разговор со следователем, вероятно, убедил его в том, что продолжение их может привести только к окончательной утрате его престижа, и через несколько дней он предъявил мне формальное обвинение.

Я обвинялся по статье 58, пункт 7 — экономическая контрреволюция, то есть вредительство. Наказание по этой статье от трех лет каторжных работ до расстрела с конфискацией имущества.

Обвинение следователь писал при мне на специальном бланке. Формулировка обвинения была не только неграмотна, но и просто малопонятна. Это была длинная фраза с некоторыми вводными предложениями, отделенными фантастически расставленными запятыми. Прочтя очень внимательно, я не смог ее ни повторить, ни запомнить. Смысл сводился примерно к следующему: я обвинялся в том, что вредительствовал с 1925 года по день ареста; конкретно мое вредительство выражалось в том, что я «способствовал удорожанию объектов капитального строительства».

— Распишитесь, что обвинение было вам объявлено, — сказал следователь.

— Но я даже не понимаю обвинения, — возразил я. — Что значит «способствовал удорожанию объектов капитального строительства»? Как, собственно говоря, это было возможно?

— Это не важно. Вы подписываетесь только в том, что читали обвинение, а поняли вы его или нет, это не важно и никого не интересует. Я не прошу вас писать, что вы согласны с обвинением, — бесцеремонно и ворчливо говорил следователь.

Вслед за этим меня не вызывали на допрос целый месяц и даже разрешили работать в тюремной библиотеке по выдаче книг в камеры для заключенных. Жить стало гораздо легче. В библиотеке работало всего восемь человек заключенных, помещение было просторное, можно было читать любые книги. Помещался я в прежней камере, приходил туда вечером перед проверкой, а уходил утром, тотчас после вставания. Почему, собственно говоря, «дело» мое продолжало тянуться, какие стадии оно проходило, мне оставалось совершенно неизвестным. Я знал по опыту товарищей по заключению, что следователь еще мог вызвать меня и объявить об окончании следствия, мог этого и не сделать, так как формальность эта соблюдалась далеко не всегда. Судя по тому, что на допросы меня больше не вызывали, можно было думать, что «дело» мое кончено, и мне вот-вот объявят приговор через «кукушку». А может быть, вызовут с вещами и выпустят. Кто их знает... В конце концов это было самое логичное. Но между тем я превратился в камерного старожила, получил койку, место за столом, право умываться до «подъема». Я узнал в тонкости тюремные порядки, надзирателей. Я обзавелся тюремным инвентарем — неразрешенными, но крайне необходимыми вещами: у меня появилась иголка, которую подарил мне один из уходивших на этап арестантов; веревка, чтобы подвязывать брюки, которую мне удалось поднять в тюремном дворе; два больших гвоздя, из которых, расплющив и отточив концы, я сделал ножичек и долото; самодельная трубка из особым образом обработанного хлеба; шахматы из такого же материала и прочее. Я привык к отросшим волосам, постепенно постигал мудрость бриться отточенным кусочком жести или битого стекла.

Острое нервное напряжение и огромный душевный подъем первого времени заключения прошли. Наступили будни, скука, нудная, засасывающая тоска. Шел третий месяц, пошел четвертый, ничего не менялось, как будто время застыло на одном отвратительном дне.

19. Итоги «Шпалерки»

Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 19. Итоги «Шпалерки»

В январе 1931 года в тюрьме на Шпалерной чувствовалось явное волнение администрации, точно готовился смотр. Камеры разгружались. Арестантов часто вызывали днем «с вещами» по двадцать — тридцать человек сразу со всего коридора. Видимо, их переводили в другие тюрьмы. В общих камерах стало свободнее: на двадцать два места оставалось человек шестьдесят — семьдесят, вместо бывших ста десяти — ста двадцати. Камеру № 19 освободили совсем и объявили «камерой для распределения»: в нее помещали вновь прибывших и до перевода в общие камеры водили их в баню. Заключенным, не получающим передачи, выдали казенное белье. Отвратительные, набитые соломенной трухой тюфяки заменили новыми, со свежей соломой. Все это волновало заключенных, и шли толки, что какая-то иностранная делегация будет осматривать нашу тюрьму. Эта догадка перешла в убеждение, когда появился маляр, из заключенных же, и замазал штукатуркой все щели в стенах, замуровав там тысячи клопов. 24 января, когда, казалось, все было закончено, тюрьму обошел уполномоченный ГПУ, «сам» Медведь, с целой свитой приближенных. В тюрьме, несмотря на изоляцию, слухи распространяются чрезвычайно быстро, и в тот же день уже говорили, что Медведь остался недоволен, нашел камеры слишком переполненными, тюрьму для показа неподготовленной и приказал завтра же тюрьму «очистить», то есть перевести нас в другую. Тревога была общей, Как ни плохо было на Шпалерке, попадать в другую тюрьму не хотелось, так как другие были несравненно хуже. В то, что это может означать общее изменение режима, никто не верил.

Глава 26

Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919. Глава 26

Вскоре после отступления Генштаб реорганизовал армию. Были проведены перестановки в командном составе, слияния дивизий и полков, созданы новые воинские части. Во многом претерпел изменения и весь личный состав. Я не удивился, когда получил приказ о переводе с бронепоезда во вновь формируемый танковый батальон. Расставание с приятелями-офицерами и командой бронепоезда, конечно, опечалило, но перспектива службы в танковом подразделении казалась заманчивой. В моем случае на перевод в другую воинскую часть повлияли два фактора: во-первых, желание моих флотских друзей, уже находящихся при танках, чтобы я проходил службу вместе с ними; во-вторых, мое знание английского языка на рабочем уровне. Три больших тяжелых танка и два легких представляли собой весомый вклад союзников в Северо-западную армию. Будучи новейшим вооружением, еще не использовавшимся в России, танки прибыли в сопровождении 40 британских офицеров и солдат. Идея состояла в том, что, пока русские не научатся управлять машинами, их экипажи будут формироваться наполовину из англичан. Формирование такого подразделения – сложная проблема, но отношения между русскими и англичанами изначально отличались дружелюбием, уже после первой недели между ними возникла взаимная искренняя симпатия. Большей частью это было заслугой полковника из Южной Африки и русского флотского капитана. Оба олицетворяли лучшие качества боевого офицерства своих стран. Русские отдавали должное мотивам, которые побудили британских офицеров добровольно включиться в борьбу с большевиками, англичане, в свою очередь, относились к русским чутко и тактично.

20. В «Кресты»

Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 20. В «Кресты»

Утром 25 января 1931 года узнали, что пятьсот человек назначены в «Кресты». ГПУ получило там в свое ведение второй корпус, до этого времени занятый уголовными. Началась всеобщая сумятица. Многие, особенно старожилы, сильно приуныли: при переводе они теряли все свои преимущества. Кроме того, мы все горевали, предвидя потерю всех мелких, но драгоценных для нас вещей: иголки, обрывки веревочек, самодельные ножи — все это должно было пропасть при обыске во время перевода. Беспорядок и суматоха, поднятые начальством, требовавшим мгновенного исполнения приказов, были удручающими. Часами стояли мы в камере для обыска, чтобы подвергнуться этой унизительной процедуре: часами нас проверяли, записывали, считали и пересчитывали, часами ждали мы «черного ворона», который, переполненный до отказа, перевозил нас партиями на другую сторону Невы, в «Кресты». Ожидающих перевозки, уже обысканных, просчитанных и записанных, охраняла уже не тюремная стража, которой не хватало, а простые солдаты из войск ГПУ. Конвойные с любопытством оглядывали нас, крадучись вступали в беседу. — За что, товарищ, сидишь? — Кто его знает, сам не знаю, — был обычный ответ. — Вот, поди ты, все вот так. За что только народ в тюрьмах держат! Воры те свободно по улицам ходят, а хороших людей — по тюрьмам держат. — Тише ты, — останавливал его другой конвойный, — видишь, шпик, — кивнул он головой на подходившего тюремного надзирателя. Дошла и моя очередь. Втиснули в набитый до отказа тюремный фургон, так что последних приминали дверцами; помчали.

Глава 10. Обновление Черноморского подплава [212]

Глава 10. Обновление Черноморского подплава [212]

В январе 1930 г. подводные лодки Отдельного дивизиона приступили к отработке взаимодействия с авиацией флота. 25 января пл «АГ-23» (Воеводин) и «АГ-24» (Сластников) выполняли тактическое упражнение: «наведение подводных лодок самолетами для атаки крейсера». После занятия лодками своих позиций где-то в районе западнее мыса Херсонес, с евпаторийского рейда в море вышел кр «Коминтерн», а из района Кача вылетели два самолета. Подлетая к району Евпатории, самолеты тут же обнаружили крейсер, так как деваться ему было некуда, но передать радиодонесение им не пришлось, поскольку на два самолета оказалась только одна радиостанция, у которой в то время, как назло, в радиопередатчике сгорела генераторная лампа. Моряки в таких случаях идут на сближение до дистанции голосовой связи, у авиаторов же такой номер [213] не пройдет, потому что они высоко и под шум мотора до парохода не докричишься. Но они имели другое средство контактной связи. И тогда один самолет, оставшись в районе обнаружения крейсера, продолжал следить за ним, а другой полетел к лодкам, чтобы передать им информацию «из рук в руки». В те времена для этого использовался вымпел, представлявший собой капсулу, в которую заключалось написанное на бумаге донесение и к которой крепился длинный матерчатый «хвост» яркой расцветки. Подлетая к адресату, аэроплан снижался, и летчик-наблюдатель сбрасывал вымпел, стараясь, чтобы он попал на палубу корабля. Подлетев к одной из лодок, самолет сбросил вымпел, который упал рядом с лодкой в воду. А когда его поймали за «хвост», то он оторвался, а капсула с донесением пропала в черноморских волнах.

Таблица 3

«Шнелльботы». Германские торпедные катера Второй мировой войны. «Шнелльботы» на войне. Крупные боевые корабли, потопленные и поврежденные германскими торпедными катерами : Таблица

Шнелльботы : Крупные боевые корабли, потопленные и поврежденные германскими торпедными катерами Класс Название Страна Дата Район атаки Атаковавший катер Потоплены торпедным оружием ЛД «Ягуар» Франция 23.5.1940 у Дюнкерка S-21, S-23 ЭМ «Уейкфул» Англия 29.5.1940 у Дюнкерка S-30 ЭМ «Сирокко» Франция 31.5.1940 у Дюнкерка S-23, S-26 ЭскМ «Эксмур» Англия 25.2.1941 вост. побережье Англии S-30 ЭМ «Вортиджерн» Англия 15.3.1942 вост. побережье Англии S-104 ЭМ «Хейсти» Англия 15.6.1942 Ливия S-55 ЭскМ «Пенилан» Англия 3.12.1942 зап. часть Ла-Манша S-115 ЭМ «Лайтнинг» Англия 12.3.1943 Тунис S-158 или S-55 ЭскМ «Эскдейл» Норвегия 13.4.1943 зап.

Глава VII

Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». Глава VII. От Буэнос-Айреса до Санта-Фе

Поездка в Санта-Фе Заросли чертополоха Нравы вискаши Маленькая сова Соленые ручьи Плоские равнины Мастодонт Санта-Фе Перемена ландшафта Геология Зуб вымершей лошади Связь между ископаемыми и современными четвероногими Северной и Южной Америки Последствия великой засухи Парана Повадки ягуара Ножеклюв Зимородок, попугай и ножехвост Революция Буэнос-Айрес Состояние управления 27 сентября. — Вечером я выехал в Санта-Фе, который расположен на берегу Параны, на расстоянии около 300 английских миль от Буэнос-Айреса. Дороги в окрестностях Буэнос-Айреса после дождей были в очень плохом состоянии. Я не мог себе представить, чтобы здесь мог пробраться запряженный волами фургон; и в самом деле, фургоны двигались со скоростью не больше мили в час, а впереди шел человек, высматривавший, где бы лучше проехать. Волы были совершенно измучены; было бы большой ошибкой предполагать, что с улучшением дорог и ускорением передвижения соответственно возрастают и страдания животных. Мы обогнали обоз из фургонов и стадо скота, державшие путь в Мендосу. Расстояние туда составляет около 580 географических миль, а путешествие совершается обыкновенно за 50 дней. Фургоны очень длинные, узкие и крыты тростником; у них только два колеса, диаметр которых в иных случаях доходит до 10 футов. Каждый из фургонов тащат шесть волов, которых подгоняют остроконечной палкой длиной не менее 20 футов, подвешенной под крышей; для коренных волов употребляют палку покороче, а промежуточную пару подгоняют острым выступом, отходящим под прямым углом от середины длинной палки.

Chapter XX

The voyage of the Beagle. Chapter XX. Keeling Island - Coral formations

Keeling Island Singular appearance Scanty Flora Transport of Seeds Birds and Insects Ebbing and flowing Springs Fields of dead Coral Stones transported in the roots of Trees Great Crab Stinging Corals Coral eating Fish Coral Formations Lagoon Islands, or Atolls Depth at which reef-building Corals can live Vast Areas interspersed with low Coral Islands Subsidence of their foundations Barrier Reefs Fringing Reefs Conversion of Fringing Reefs into Barrier Reefs, and into Atolls Evidence of changes in Level Breaches in Barrier Reefs Maldiva Atolls, their peculiar structure Dead and submerged Reefs Areas of subsidence and elevation Distribution of Volcanoes Subsidence slow, and vast in amount APRIL 1st.—We arrived in view of the Keeling or Cocos Islands, situated in the Indian Ocean, and about six hundred miles distant from the coast of Sumatra. This is one of the lagoon-islands (or atolls) of coral formation, similar to those in the Low Archipelago which we passed near. When the ship was in the channel at the entrance, Mr. Liesk, an English resident, came off in his boat. The history of the inhabitants of this place, in as few words as possible, is as follows. About nine years ago, Mr. Hare, a worthless character, brought from the East Indian archipelago a number of Malay slaves, which now including children, amount to more than a hundred.

Обращение к абхазскому народу

Гамсахурдия З. 12 марта 1991

Дорогие соотечественники! Братство абхазов и грузин восходит к незапамятным временам. Наше общее колхское происхождение, генетическое родство между нашими народами и языками, общность истории, общность культуры обязывает нас сегодня серьезно призадуматься над дальнейшими судьбами наших народов. Мы всегда жили на одной земле, деля друг с другом и горе, и радость. У нас в течение столетий было общее царство, мы молились в одном храме и сражались с общими врагами на одном поле битвы. Представители древнейших абхазских фамилий и сегодня не отличают друг от друга абхазов и грузин. Абхазские князя Шервашидзе называли себя не только абхазскими, но и грузинскими князями, грузинский язык наравне с абхазским являлся родным языком для них, как и для абхазских писателей того времени. Нас связывали между собой культура "Вепхисткаосани" и древнейшие грузинские храмы, украшенные грузинскими надписями, те, что и сегодня стоят в Абхазии, покоряя зрителя своей красотой. Нас соединил мост царицы Тамар на реке Беслети близ Сухуми, и нине хранящий старинную грузинскую надпись, Бедиа и Мокви, Лихны, Амбра, Бичвинта и многие другие памятники – свидетели нашего братства, нашого единения. Абхаз в сознании грузина всегда бил символом возвышенного, рыцарского благородства. Об этом свидетельствуют поэма Акакия Церетели "Наставник" и многие другие шедевры грузинской литературы. Мы гордимся тем, что именно грузинский писатель Константинэ Гамсахурдиа прославил на весь мир абхазскую культуру и быт, доблесть и силу духа абхазского народа в своем романе "Похищение луны".

Контакт

Контактная информация сайта Proistoria.org

E-mail: proistorian@gmail.com

Contemporary Period

Contemporary Period : from 1918 to the present day

Contemporary Period : from 1918 to the present day.

1. Состав туристической группы. История похода

Перевал Дятлова. Смерть, идущая по следу... 1. Состав туристической группы. История похода

23 января 1959г. из Свердловска выехала группа туристов в составе 10 человек, которая поставила своей задачей пройти по лесам и горам Северного Урала лыжным походом 3-й (наивысшей) категории сложности. За 16 дней участники похода д.б. преодолеть на лыжах не менее 350 км. и совершить восхождения на североуральские горы Отортэн и Ойко-Чакур. Формально считалось, что поход организован туристской секцией спортивного клуба Уральского Политехнического Института (УПИ) и посвящён предстоящему открытию 21 съезда КПСС, но из 10 участников четверо студентами не являлись. Кратко остановимся на персональном составе группы, поскольку в ходе дальнейшего повествования имена и фамилии этих людей будут упоминаться постоянно. Итак: - Дятлов Игорь Алексеевич, 1937 г.р., руководитель похода, студент 5-го курса радиотехнического факультета УПИ, высокоэрудированный специалист и, безусловно, талантливый инженер. Уже на 2-м курсе Игорь разработал и собрал УКВ-радиостанции, которые использовались для связи двух групп во время турпохода в 1956 г. по Саянам. Кстати, с этими радиостанциями был связан весьма неприятный для самолюбия Дятлова инцидент: при распределении весовой нагрузки между участниками похода Игорь завысил их вес на 3 кг. Сделал это он для того, чтобы ему в рюкзак не положили лишнего груза. Дятлов был пойман на лжи на третий день похода, изобличён и претерпел, должно быть, немало неприятных минут. Произошедшее, впрочем, вовсе не отменяет его безусловного инженерного таланта. Он являлся разработчиком малоразмерной печки, которая использовалась в походах в 1958-59 гг. и доказала свою функциональность.

24. Возможные кандидаты

Перевал Дятлова. Смерть, идущая по следу... 24. Возможные кандидаты

Самый недоверчивый читатель в этом месте может подумать, что фантазия завела автора совсем уж далеко. И даже разочарованно покрутит пальцем у виска. Самый недоверчивый читатель понимает, что контролируемая поставка потому и называется "контролируемой", что движение ценного (либо опасного) груза требует постоянного наблюдения представителей правоохранительных органов. Его нельзя просто так отдать каким-то мальчишкам или студентам в надежде, что те всё сделают правильно лишь потому, что они - хорошие ребята. Груз нуждается в контроле, в наблюдении и даже в охране от случайной утраты, хищения или повреждения. Рядом с грузом должен быть сотрудник правоохранительных органов и желательно даже не один. Где такой человек в данном случае? Он есть. И даже не один. Начнём с Семёна Золотарёва. Надо сразу сказать, что этот человек уже много лет вызывал и вызывает всякого рода подозрения у многих исследователей трагедии группы Игоря Дятлова. Всё, что связано с ним призрачно, всё оказывается не таким, каким кажется изначально. Долгое время Золотарёва подозревали в том, что он уголовник, который пошёл в январский поход с целью решения неких проблем, связанных с нелегальной золотодобычей в Ивдельском районе. Подобную трактовку образа Семёна Золотарёва предложил несколько лет назад один из исследователей, выступавший в Интернете под nic'ом Doctor, очень харизматичный, самобытный и интересный писатель, внёсший в исследование трагедии Игоря Дятлова немало здравого смысла. Которого, увы, зачастую не хватало и не хватает многим из числа "самодеятельных исследователей" трагедии.